— Ага, — сказал Борс, — великий хан вернулся. — Подтеки высохшего пота оставили дорожки на его припудренном порохом лице, и он походил на гигантского непослушного ребенка. — Что нового в Мекке?
Тангейзер увидел бутыли в оплетке.
— Вино осталось?
— Нет.
— А ужин?
— Повар занят.
Никодим бросил кости, Борс грубо выругался и грохнул кулаком по столу. Ночь стояла теплая, и Тангейзер подумал о своей прохладной ванне. А почему бы нет? Он отстегнул ятаган и расстегнул пуговицы на кафтане, посмотрел, как Никодим неспешно и умело бросает белые кости на доску для триктрака, и сказал по-турецки:
— Никодим, дай ему выиграть. Представь, что перед тобой маленький мальчик, которого ты нежно любишь.
— Да он и играет, как маленький, — ответил Никодим. — Но почему я должен ему поддаваться?
— Тогда все сразу успокоится, в эту ночь мне хотелось бы тишины. Кроме того, это было бы разумным вложением для получения прибыли в будущем.
Борс кинул кости и снова выругался.
— Эти кубики заговоренные! Что тебе сказал этот греческий пес?
— Он сказал, что хотел бы тебя поиметь, но только ждет, когда ты помоешься.
— Он и так уже меня поимел, не меньше дюжины раз. Наверное, придется одалживать золото.
— А вы играете на золото?
Борс скривился, его громадные грязные лапы легли на доску.
— Я спросил, что нового? Нового что?
— В Калабрии уже подогревают нам обед, — ответил Тангейзер.
Борс моментально забыл об игре. Посмотрел на него мрачно.
— А рулевой?
— Компас есть. Я буду вашим рулевым.
— Великолепно.
— И еще я узнал имя сына графини.
Борс снова уставился на доску, плохо скрывая раздражение, потом вытянул руку, словно собираясь сунуть ее в гнездо скорпионов. Черные кости легли на нужное место.
— Мне плевать, — пробурчал он.
— А где Карла?
— Она спит, — ответила Ампаро.
— Тогда пойду приму ванну, — сказал Тангейзер.
Борс, не обращая на него внимания, сгреб кости в кожаный стаканчик. Что-то недобро бурча, с грохотом положил его перед Никодимом.
— Кидай и будь ты проклят, мусульманский дьявол.
Тангейзер заметил тревогу на лице Ампаро и улыбнулся.
— Посочувствуй ему, — сказал он. — Борс был лучшим игроком в триктрак в Мессине, во всяком случае так он считал.
— В который раз я оказываюсь среди обрезанных, — проворчал Борс. — И где? На бастионе католической веры! Это нарушает всякий естественный порядок вещей. — Он посмотрел, как покатились кости, затем замер, словно кот, следящий за раненой мышью, когда Никодим сделал поразительно неудачный ход. — Иди, иди в свою ванну, — сказал Борс, — а мужчинам предоставь заниматься мужскими делами.
* * *
Тангейзер зашел в свою келью, разделся, взял полотенце и пошел в сад. Оказавшись там, он заметил блеск посеребренной слоновой кости. Ампаро уже забралась в бочку под звездным небом. Он остановился. Это было что-то новое и странное. Ванна была не тем, чем он имел привычку делиться. Он был бы счастлив, если бы женщина намылила его, потерла, умаслила, сделала массаж, но плескаться с ней в одной воде? Лицо Ампаро появилось над окованным железом краем бочки, ангельское, бледное, прелестное в лунном свете. Совершенно ясно, она понятия не имела о непозволительности своего поступка, но в подобной бесхитростности и состояла большая часть ее непревзойденного очарования. Попросить ее уйти — это было бы нехорошо, и еще хуже — отказаться самому зайти в воду. Он подошел и попробовал воду рукой. Она была все еще теплой после жаркого дня. Тело будет приятно освежено, а не шокировано, от подобной перспективы его мучения только еще больше усилились. Но в этот миг тот же серебристый свет, который освещал ее лицо, заблестел на двух великолепных белых полукружьях. Они возникли из воды, словно награда герою из какого-нибудь древнего эротического мифа, и все муки выбора разом исчезли, как тень исчезает с экрана. Откровенный взгляд, который она устремила на его быстро увеличивающийся член, словно высмеивал его неуместную брезгливость, и, не размышляя больше, он перевалился через край бочки и шумно приземлился рядом с ней.
Он думал, что ванна чудесным способом расслабит его конечности и освободит разум от всех волнений. Но молочно-белое сияющее тело, прижавшееся к нему, разом лишило Тангейзера обеих возможностей. Он удержался от того, чтобы немедленно накинуться на нее, и позволил своим рукам пройтись по бедрам Ампаро, оставшимся под водой.
— Ты сегодня уничтожил турецкие пушки, — сказала Ампаро.
Это было не то воспоминание, к которому он хотел бы возвращаться. Прижимаясь губами к ее шее, он только невнятно простонал.
— Это было страшно? — спросила она.
— Страшно? — пробормотал он, озадаченный. Может быть, она старается утешить его? — Мы убили много народу, — сказал он. — Но тебе не стоит забивать голову подобными житейскими мелочами.
Он поцеловал ее шею. Пробежал пальцами по волосам. Ее грудь оказалась у него под рукой, словно по собственной воле, и он вздохнул из глубины души, переполненный счастьем. Но его продолжал смущать ее вопрос. Он не привык, чтобы она спрашивала о чем-то конкретном.
— Ампаро, откуда ты знаешь о пушках? — спросил он.
Она ответила:
— Мне рассказал Орланду.
Все воодушевление внезапно покинуло Тангейзера. Он поднялся, и она соскользнула с его бедер.
— Орланду? — переспросил он. — Кто такой этот Орланду?
— Мой друг из гавани. Я рассказывала, он считает тебя великим героем, очень хочет с тобой познакомиться. — Он смутно припоминал, что речь шла о чем-то подобном, но тогда он пропустил все мимо ушей. Ампаро продолжала: — Он был здесь, в трапезной. Ужинал с нами какой-то час назад.
— И сколько лет твоему другу?
— Он утверждает, что пятнадцать, но это неправда. — Она поняла, что так его взволновало. — Он не верит, что может быть сыном Карлы, и Карла тоже.
Но Тангейзера это не убедило.
— А как его фамилия?
— Орланду ди Борго.
Он засмеялся, но невесело. Картина того, как он покидает остров, промелькнула перед глазами, а вместе с ней и тревожное ощущение, что действовать придется со всей быстротой, на какую он способен.
— Что это за человек без руки спит за столом?
— Друг Орланду, Томазо.
— Подожди здесь, — велел Тангейзер. Он перемахнул через край бочки.
— Ты сердишься на меня?
— Наоборот. Просто подожди.
Он поспешно помчался к двери обержа, осознав, что забыл полотенце. Но не стал возвращаться. Шлепанье его босых ног по плиткам пола казалось неестественно громким. Он добрался до трапезной, где Борс ревел от хохота; при появлении Матиаса он поднял голову.
