Голос майора был так торжествен, что маркиз похолодел до мозга костей, и волосы у него встали дыбом.
— Ах, мой бедный Шаламбель, — прошептал барон, беря его под руку и увлекая за собою, — не безнаказанно же мы были оба членами общества «Друзья шпаги».
Эти слова уничтожили в маркизе всякое чувство сопротивления, и он последовал за де Мор-Дье и за майором Арлевым.
Карета, запряженная парой, дожидалась на улице, у подъезда меблированного отеля. Два человека, одетых в длинные сюртуки и которых можно было бы принять по их выправке и по манере, с которой они носили свои надвинутые на самые уши шляпы, за торговых приставов, прогуливались по тротуару.
Заметив вышедших маркиза и его двух спутников, один из них открыл дверцу кареты.
— Садитесь, маркиз, — сказал де Мор-Дье Эммануэлю, который шел шатаясь, как человек, пораженный каким-то ужасным потрясением.
Эммануэль сел. Майор поместился с правой стороны от него, а барон с левой, один из лакеев сел напротив на скамейку. Другой поместился рядом с кучером.
— Это мои больничные служители, — пояснил майор. И, наклонившись к уху маркиза, он прибавил:
— Я надеюсь, сударь, что вы во время пути не поддадитесь безумному соблазну и не позовете себе на помощь полицейского. Я захватил с собою бумаги, свидетельствующие, что я действительно врач, занимающийся лечением сумасшедших, и мои больничные служители могут подтвердить это.
— Будьте покойны, сударь, — ответил Эммануэль, — я ничего и никому не скажу и никого не позову себе на помощь.
— В Пасси! — крикнул майор кучеру.
Карета помчалась, доехала до набережной, пересекла Сену по мосту Согласия и скоро очутилась в Пасси, где и остановилась перед красивым домом, построенным на берегу реки.
— Вот ваша тюрьма, — сказал де Мор-Дье Эммануэлю, показав ему дом. — Как видите, на первый взгляд, она не особенно печальна.
Майор вышел первый и позвонил у решетки сада, находившегося перед домом. Ливрейный лакей отворил дверь. Майор, продолжая идти вперед, провел своего пленника в большую красивую залу, расположенную в нижнем этаже, где в камине пылал огонь. Он пододвинул маркизу стул.
— Садитесь, мой пленник, — сказал он ему, — и позвольте мне сообщить вам программу той жизни, которую вы будете вести здесь.
Но маркиз жестом прервал его.
— Сударь, — сказал он ему, — я был благоразумен и не делал напрасных попыток сопротивления. На вашей стороне сила физическая и моральная, и я принужден уступить. Но, может быть, вы не откажете мне дать небольшое объяснение?
— Спрашивайте! — сказал майор.
— Зачем вы привезли меня сюда?
— Чтобы в глазах маркизы излечить ваше безумие.
— Вы прекрасно знаете, что я не сумасшедший…
— Разумеется. Но барон и я…
— Имеете интерес выдать меня за такового, не так ли?
— Именно.
— Ну, уж этого интереса я положительно не понимаю, — сказал совершенно спокойно маркиз.
Барон и майор обменялись таинственным взглядом. Маркиз понял этот взгляд и, обращаясь непосредственно к де Мор-Дье, сказал:
— Ну, ответьте мне. Вы не можете быть орудием мести одной из жертв нашей старой ассоциации…
Барон молчал.
— Если вы хотите уронить меня в глазах моей жены, то тут причиной может быть только личная месть. Вы имеете право ненавидеть ту, которая была вашей мачехой и называлась баронессой де Мор-Дье, но имеете ли вы право ненавидеть меня?
— Нет, — согласился барон.
— Если вами руководит желание получить деньги, то говорите, и я готов всем пожертвовать… Я достаточно богат, чтобы дорого заплатить за свое счастье.
Барон пожал плечами и промолчал. Майор гордо взглянул на Эммануэля.
— Вы заблуждаетесь, сударь, — сказал он ему. — Не выгода руководит поведением барона, и письмо, которым мы владеем, не продается. Оно останется в наших руках до тех пор, пока не найдем нужным воспользоваться им в виде угрозы, как дамокловым мечом.
— Вы палачи! — вскричал Эммануэль, виски у которого оросились холодным потом.
— Может быть.
— Но палачи действуют по праву закона…
— Совершенно верно.
— Чем же вы-то руководствуетесь? — спросил он, вздрогнув.
Майор ответил на это:
— Закон, которому мы служим орудием, был известен в Риме три тысячи лет назад, и он называется возмездием.
Эммануэль опустил голову на руки, и слезы брызнули у него сквозь пальцы.
— Маркиз, — сказал тогда барон де Мор-Дье скорее грустно, чем насмешливо, — вы должны помнить, что ради вас маркиз Гонтран де Ласи убил на дуэли генерала де Флар-Рювиньи.
— Молчите! — прошептал Эммануэль, с испугом вскочивший при этом напоминании, и отнял руки от лица, залитого слезами.
— И опять-таки ради вас, — продолжал барон, — шевалье д'Асти довел маркиза де Флар-Монгори, вашего приемного отца до апоплексического удара… Вы знаете отлично также и то, что де Монгори пришла фантазия жениться после того, как он узнал, что генерал, его кузен, умер.
При этих словах маркиз почувствовал полный упадок духа и потерял способность сопротивляться. Он понял, что час возмездия настал, и, как у преступников, бледнеющих при виде орудия смерти, у него явилась только одна мысль: просить пощады.
— Да, — пробормотал он, — я был преступен и заслуживал самого жестокого наказания, но я раскаивался в течение шести лет…
Барон прервал его презрительным жестом.
— Ну, мой милый, — сказал он, — вы утратили память: не вы ли мне говорили еще вчера, что никогда не испытывали ни малейшего угрызения совести и считаете себя счастливейшим из смертных?
— Это правда… — пробормотал маркиз.
— Не говорите же о воображаемом раскаянии…
— Но подумали ли вы, — вскричал маркиз, — что, губя меня, вы губите еще трех невинных существ: мою жену и моих детей.
Майор и барон сделали жест, который означал:
— Это несчастье, о котором мы сожалеем; но оно неизбежно.
Маркиз снова отдался порыву ужасного горя.
— Ну, что ж! — воскликнул он. — Покажите это письмо моей жене, откройте ей все… Что за беда! Я брошусь к ее ногам, буду молить о прощении, и так как она добра и любит меня, то простит, потому что в течение семи лет я жил как честный человек и семьянин и не имел ничего общего с этими людьми… потому что…
— Ах, Боже мой! Маркиз, — прервал его де Мор-Дье, захохотав, — прежде чем бросаться к ногам госпожи де Флар и решаться на такое крайнее средство, которое, по моему мнению, безрассудно, потому что ваши руки обагрены кровью де Верна, лучше постарайтесь узнать, в чем будет состоять ваше наказание! Быть может, судьба, на которую вас обрекли, менее ужасна, чем та, которую вы сами себе готовите.
— Может быть, говорите вы? — перебил Эммануэль. — Разве вы не знаете, какая меня ждет участь?
