Беринг не нашёлся, что ему возразить.
…Нынче, наверное, не только капитан-командор, но и все остальные офицеры вспомнили тот горячий спор.
– Приказываю пакетботам идти на зюйд-ист-ист! – повторил Беринг так, словно кто-то из присутствующих вдруг захотел опротестовать решение майского консилиума, постановившего: «исследовать землю де Гамы и одобрить курс на юго-восток-восток».
Никто не возразил.
Офицеры со «Святого Павла» откланялись, надели треуголки и вышли на палубу.
Беринг и Ваксель двинулись следом.
– Tu nisi venti debes lubidrium cave… – задумчиво глядя вслед шлюпке, увозящей Чирикова и его людей, сказал командор.
– Не понял, ваше высокородие… Что это? Стихи? – удивленно переспросил Ваксель.
– Это Гораций, Свен. Если ты не хочешь сделаться игрушкой ветров, берегись… – Беринг поморгал ресницами, провёл ладонью по глазам, точно смахивая набежавшую слезу, тяжело повернулся и, по-стариковски сгорбившись, побрёл в каюту.
2
Туман лёг на море так внезапно, что вахтенный офицер – флотский мастер Софрон Фёдорович Хитрово растерялся. Такого густого тумана он и на земле ни разу не видал, даже в имении своего деда Софрона Алферьевича, бывшего вятского воеводы. А уж на Вятке, где болот не счесть, туманы вовсе не редкость.
Хитрово глянул вперед с капитанского мостика, расположенного на полуюте[83], но даже грот-мачту не увидел – такая пелена окутала пакетбот. Где уж тут рассмотреть корабль Чирикова, идущий параллельным курсом, на три четверти немецкой мили впереди по правому борту.
Не зная, что предпринять, Хитрово оставил у штурвала вахтенного матроса, а сам спустился в каюту капитана за советом.
– Действуйте по обстановке, – хмуро выслушав рапорт, только и сказал Беринг, уже несколько дней не встававший с постели по причине обострившейся болезни.
Хитрово козырнул, недоумевающе глянул на находящегося в каюте Овцына и направился к выходу. Овцын нагнал его на палубе и тихо подсказал:
– Господин флотский мастер, прикажите лечь в дрейф. А ещё пусть барабанщик бьет «Алярм!»[84], или же в колокол ударяют… Токмо пусть бьют с перерывами, дабы ответ со «Святого Павла» расслышать было можно…
Хитрово пожал ему руку, но направился к штурвалу с тяжёлым сердцем, словно чувствовал, что все советы напрасны.
…Почти с самого начала плаванья всё складывалось не так.
Ранним утром четвертого июня с выстрелом бортовых пушек командорский вымпел взлетел под клотик на самую вершину мачты и затрепетал косицами на ветру. Ответно громыхнул салют со «Святого апостола Павла», и на пакетботах были выбраны якоря. Проходя мимо, команда «Святого Петра» прокричала «ура». В ответ раздалось такое же приветствие.
Из гавани «Святой Петр» вышел так неуклюже, что офицерам стыдно было смотреть в глаза друг другу. Со стороны казалось, что командовал пакетботом не опытный капитан-командор, а наивный гардемарин. В судовом журнале, ведение коего было возложено на Хитрово, он сухо записал: «…из устья вышли благополучно».
На деле же им несколько раз пришлось верповаться – завозить вперёд на шлюпке малый якорь-верп на всю длину каната, а потом подтягиваться к нему. Течение на выходе из бухты было сильным, и Беринг не решился поставить все паруса – обошлись фор-марселем и грот-марселем. В итоге получилось, что шедший в фарватере корабль Чирикова обогнал их и вышел в океан первым, демонстрируя превосходство своего капитана в маневрировании.
Уже в открытом море Беринг сам признал это, приказав «Святому Павлу» выйти вперёд. Капитан-командор, которому вот-вот пойдёт седьмой десяток, как будто вовсе устранился от управления пакетботами. Всё реже поднимался на капитанский мостик, большую часть времени проводил в каюте, пока окончательно не слёг. Однако продолжал вызывать к себе Вакселя, чтобы тот докладывал обо всём, что происходит, а главное – о манёврах корабля Чирикова.
Часто Беринг начинал нервничать, приказывал, чтобы корабли легли в дрейф, и требовал Чирикова к себе для очередного совета. Вопросы были столь пустяковыми, что Чириков совершенно справедливо начинал беситься, отвечал резко и даже грубо. В один из дней он вовсе отказался приехать, сославшись на невозможность спустить шлюпку на воду. С этих пор все переговоры между капитанами кораблей велись только через разговорную трубу.
Двенадцатого июня стало окончательно ясно, что искать землю де Гамы бессмысленно. Уже несколько дней пакетботы бороздили пространство, где согласно карте французского профессора должна быть земная твердь. Они спустились даже на один градус южнее намеченной сорок шестой широты, промерили глубины. Никаких признаков земли не обнаружили. Лот на бечеве в сто саженей не достал до дна. Уже все кроме беспробудно пьющего с самого начала плаванья Делакроера понимали, что напрасно потеряно дорогое время, что карта Делиля насквозь лжива и неверна. Но Беринг, даже выяснив, что земли, помеченной на ней, вовсе не существует, всё еще колебался, осторожничал.
В четвертом часу пополудни он наконец приказал Вакселю связаться с Чириковым.
Ваксель, багровея от натуги, заорал в переговорную трубу:
– Господин капитан-командор желают иметь консилиум!
Сквозь завывания ветра донёсся глухой ответ:
– Капитан-поручик Чириков к консилиуму готов!
– Не считает ли господин капитан-поручик, что настало время изменить курс на норд-ост? – прокричал Ваксель.
В это время порывом ветра «Святой Павел» развернуло, и Чирикову пришлось перейти на другой борт.
Оттуда он и ответил, кратко и зло:
– Давно пора!
– Каким впредь должно быть счисление, господин капитан-поручик?
– Счисление прежнее!
– От мыса Валуа?
Чириков не ответил, мол, что толковать о том, что всем известно.
Ветер снова развернул пакетботы по отношению друг к другу, заставив переговорщиков опять сменить своё местоположение.
– Что станем делать, коли разлучимся, господин Чириков? – задал Ваксель личный, очень волновавший его вопрос.
– Должно друг друга искать и ходить близ того места, где потеряли друг друга! – ответил Чириков и дал знак, что переговоры окончены.
В этот день Хитрово записал: «Чрез разговор утвердили держать курш ост-норд». Это была, пожалуй, самая радостная отметка в его шканечном журнале: ещё бы не радоваться, если справедливость всё-таки восторжествовала. Но радость оказалась недолгой.
Через три дня пути, когда пакетботы достигли сорок восьмого градуса северной широты, Беринг вдруг опять занервничал и захотел изменить галс.
