— Может, пригласить его ко двору? — хмыкнул Нерон. — Пусть позабавит…
Как рассказывали, Симон мог излечить от любой болезни, просто приказав человеку выздороветь, ненадолго поднимал мертвых, превращал воду в вино, заставлял статуи двигаться и гримасничать и даже летал по небу. Впрочем, в реальность последнего чуда Нерон так и не поверил.
— Не стоит, — покачал головой секретарь, — по-моему, он свихнулся.
— Что так? — поднял брови Нерон.
— Теперь он говорит, что он и есть Господь Бог, — криво улыбнулся секретарь.
Император опешил.
— Как так — Бог? Тот Самый?
— Ага, — булькнул смехом секретарь, но тут же посерьезнел. — Но сил у него и впрямь стало много. Делает, что хочет.
Нерон почувствовал, как в животе екнуло. Он был искренне верующим митраистом, то есть, чтил заповеди, знал, что Спаситель Митра уже приходил и понимал, что лишь причастившись Его крови и плоти, можно обрести посмертное блаженство. А уж то чудо, когда молния, ударив точно в его кружку, расплавила металл и пощадила самого Нерона, позволяло думать, что он — все-таки — в числе спасенных.
— Я хочу его видеть.
— Может быть, не стоит? — засомневался секретарь. — Ему ведь дворец разнести — только дунуть…
— Молчи, дурак, — пыхнул Нерон, — и делай, что тебе сказано.
Ему было ужасно любопытно.
* * *
Симон пробовал одно дело за другим — лечил, превращал, поднимал со смертного одра — и уже видел: все обстоит самым худшим образом, ибо именно он и был Главным Бабуином Вселенной. И когда за ним пришли от Нерона, он двинулся во дворец с тем же покоем на лице и неизмеримым ужасом внутри, с каким бродил по городу.
— Ты и впрямь сам Господь Бог? — первым делом спросил император[94].
— Да.
— Бог-сын или Бог-отец?
Симон вспомнил Джабраила.
— Сын и Отец едины.
Император заерзал на троне и подался вперед.
— Но это значит, что именно ты в ответе за уничтожение нашего флота?
Симон тяжело вздохнул.
— Не только вашего. Я уничтожил их оба.
Император опешил, долго думал и отодвинулся — чуть-чуть.
— Так ты… недобр?
— Мир есть зло, — развел руками Симон. — А творение целиком отражает лицо своего Творца. Согласись, император.
Нерон поджал губы, и было понятно, почему. Повинный в смерти тысяч людей, он должен был выглядеть перед лицом Истины совершенным негодяем.
— Я говорю не только о тебе, — печально улыбнулся легко увидевший его маленькие испуганные мысли Симон, — я, в первую очередь, говорю о себе.
Император неловко усмехнулся. Было видно, что это не сильно его утешило.
— А как же Спаситель? Он ведь добр и безгрешен.
Симон прикрыл глаза. Маленький комочек живой плоти внутри Царицы Цариц еще не успел родиться, а значит, и нагрешить.
— Да, — согласился он, — мой сын был безгрешен. Но вы убили его.
— Этим Спаситель и спас каждого из нас! — горячо поправил беседу в нужное русло митраист Нерон.
Симон покачал головой.
— Не уверен… Не думаю, чтобы он успел хоть кого-нибудь спасти.
«Или успел?»
Симон понимал, что разницы в том, как именно пролить кровь, — распятым… или убитым во чреве матери, — нет. Главное условие — принять смерть от людей и во имя людей — было соблюдено. Однако мог ли осознать этот комочек плоти, зачем пришел в мир? Была ли в нем искра Логоса?
— Я не знаю, спас ли он тебя, Нерон, — признал Симон, — я не всезнающий Логос. Я всего лишь Бог-отец.
Император поджал губы и замер.
— А ты… можешь это доказать?
— Убить тебя словом?
Император замер и, было видно, что-то почувствовал.
— Не мне доказать, — заерзал он, — всем людям! Ну, например, восстать из мертвых, пройти по воде, в небо взлететь, наконец!
Симон пожал плечами.
— Можешь отрубить мне голову. И через три дня я восстану. Но ты должен понимать, что это никакое не доказательство.
— Почему?
Симон огляделся по сторонам и сел — прямо на каменный пол.
— Потому что внушить твоим солдатам, что они отрубили мне голову так же просто, как сунуть торговцу одну монету, а внушить, что он получил две. Это может каждый второй аскет.
Нерон растерялся.
— Тогда, может, взлетишь?
Симон задумался. Это тоже не было доказательством. Он внушал, что полетел по небу, десятки раз — самым разным людям, а иногда целым толпам.
«Но могу ли я летать на самом деле?»
Он еще не пробовал.
— Как хочешь, — пожал он плечами и поднялся с пола.
Сзади по коридору шел Кифа, — Симон видел это так же хорошо, как видел перед собой императора.
— А вот и оппонент! — обрадовался Нерон. — Проходи сюда, Кифа! Ты пришел принять участие в диспуте? Симон, ты ведь знаешь Кифу?
Симон склонил голову. Он чувствовал ужас Кифы всей спиной. Кастрат прекрасно осознавал, какое преступление совершил, пусть и с попустительства Всевышнего.
«С Моего попустительства…»
Лишь поэтому он и не убил Кифу — одной мыслью, едва тот появился в коридоре. Этот матереубийца вообще был наименее виновен… ибо над ним стоял Папа, а над Папой — Симон.
* * *
Кифа с колотящимся сердцем остановился в дверях. Он узнал татуированный череп Симона издалека.
— Скажи, Кифа, — через весь зал спросил Нерон, — кто этот человек?
Кифа замер. Он хорошо запомнил, как воющий над телом Елены амхарец поливал землю яростным небесным огнем. Иногда ему даже казалось, что Господь, взявший на себя обязательство воплотиться в человеческом теле, воплотился именно в этом дикаре.
— Это мошенник и плут, — выдавил он.
Говорить иначе не стоило.
— А он утверждает, что он Господь Бог, — усмехнулся Нерон.
Кифа замер. Да, слово было равно делу. Но признавать, что Симон и есть Тот Который, все равно не стоило. От этого зависело благорасположение Мартина и, в конечном счете, судьба записей Кифы да, и всей его мечты.
— Он всего лишь гностик, самонадеянно думающий познать Непознаваемого.
— Но все знают, что он заставляет статуи двигаться… — возразил Нерон.
Кифа мотнул головой.
— Это лишь кажется. Это — морок.
Нерон заерзал.
— И оживление мертвых — морок?
— Морок, — обреченно кивнул Кифа.
— И превращение воды в вино?
Кифа напряженно рассмеялся.
— Навести на человека опьянение водой — проще всего. Это умеет делать каждый аскет.
— А как же хождение по воде? А полеты в небе? — заинтересованно засыпал его вопросами Нерон.
Кифа покачал головой.
— Человеку не дано летать в небе, как птица. А Симон — всего лишь человек. Да еще из амхары — ниже родом некуда.
