Марьотто прищурился. Он никогда не видел, чтобы отец брал в руки меч для тренировки; Монтекки не держал оружия с тех пор, как демобилизовался из армии Вероны.
— Как бы то ни было, — продолжал Кангранде, — жителям приходилось держать ухо востро. О безопасности и речи не шло. Тогда должность Капитана исполнял мой брат Бартоломео. Помню, он решил изгнать из Вероны и Монтекки, и Капеллетти. И тогда же летней ночью в загородном доме Монтекки вспыхнул пожар.
Антонио от нетерпения ерзал на стуле.
— Пожар?
— В ту ночь в огне погибла моя мать, — бросил Марьотто.
— Мой сын тогда еще и ходить толком не научился, а моя дочь и вовсе была грудным младенцем. Извините. Просто… просто вряд ли вы ее помните. Она… моя жена была такая красавица.
Все молча пережидали, пока синьор Монтекки справится со слезами. Неловко не было — он плакал без всхлипов, слезы ручьями бежали по его щекам.
— Так вот. Имелись доказательства, что пожар устроил Стефано вместе со своими братьями, — на тот момент из мужчин Капеллетти только они и оставались в живых. Однако доказательств было недостаточно для того, чтобы подать в суд. Поэтому я переговорил с тогдашним Капитаном — Бартоломео делла Скала. В огне погибла не только моя жена, мать Марьотто; нет, я потерял еще и отца. Мне удалось убедить брата Кангранде вновь разрешить дуэли. Затем мы обсудили условия. Я и мои двое дядьев вызвали троих оставшихся в живых Капеллетти на Арену. Бой был назначен на рассвете. Ни музыки, ни публики не предполагалось. В качестве свидетелей мы позвали нескольких уважаемых синьоров, таких как Данте, наш выдающийся поэт. Я был еще молод, дядья же мои в летах. Все трое Капеллетти были в расцвете сил. Дядья сражались отчаянно и перед смертью успели заколоть одного Капеллетти. Мстить за смерть отца, дядьев и матери моих детей остался я. — Монтекки поднял голову, и в глазах его на мгновение мелькнуло не сожаление и не раскаяние, а нечто совершенно другое — огонь, отблеск того огня; уголья, которым никогда не суждено было погаснуть. — И я отомстил.
Синьор Монтекки оглядел избранное общество; некоторые гости помнили эту историю, некоторые слышали ее впервые. Взгляд Монтекки остановился на Данте.
— Вы должны помнить, синьор Алагьери.
— Я помню, — отвечал Данте. — Я тогда впервые попал на Арену.
В памяти Пьетро немедленно возникла карета, по ночной дороге везущая их с отцом и Поко в Верону. Отец сказал что-то о «некрасивой истории с Капеллетти и Монтекки».
— Тогда и до Виченцы слухи докатились, — произнес Баилардино. — Хорошая бы получилась баллада на эту тему. Странно, почему ни один поэт не проникся?
— Я не нанимал менестрелей, — отрезал Монтекки. Слезы все еще катились по его лицу. — Зачем такое увековечивать? В жизни есть вещи поважнее молвы.
— Разумеется, — зарокотал Капеселатро. — Например, честь.
Людовико Капеселатро встал во весь рост. Гаргано Монтекки поднял полные слез глаза.
— Верно, честь. Я защищал свою честь и честь своей семьи. Я бы снова так поступил, ни на секунду не задумавшись. Я не сожалею о содеянном. Я не стыжусь своих поступков. Не стыжусь, понимаете?
— Понимаю, — отвечал Капеселатро. — Мы в Капуе тоже враждовали с некими Арколе. Потом вражда сама собой прекратилась. Но я вас прекрасно понимаю. Люди не должны умирать ради ненависти. — Странно было слышать столь разумные речи от человека в столь кричащем наряде.
Монтекки встал и подошел к новоиспеченному веронскому аристократу.
— Я знаю, — обратился он к гостям, — что синьор Алагьери пошутил. Однако шутка его навела меня на мысль. Я хочу, чтобы все вы — слышите, все — помнили, какими благородными людьми были Капеллетти. Их род был одним из самых старинных в Вероне. Их поступки не хуже и не лучше моих. Если я умру, мое имя останется жить, поскольку у меня есть сын. У Капеллетти не осталось наследников. Они погибли для истории — если только мы их не воскресим. — И Монтекки посмотрел на Капитана, а затем перевел взгляд на Людовико.
Капеселатро, кажется, понял. Он сжал локоть Монтекки.
— В Капуе у меня родные братья, в Риме двоюродные. Моему имени не грозит забвение. Если Капитан пожелает, и если вам это по душе, синьор Монтекки, я буду рад взять имя старинного веронского рода, раз это имя не носит никто из живых.
— Мне это очень по душе.
Кангранде поднялся.
— Итак, мы воскресим старинный и благородный веронский род! Да узнают все в этот святой праздничный день, что глава благородного семейства Капеселатро подхватил плащ, оброненный семейством Капеллетти! Давайте поднимем кубки и выпьем за Людовико, Луиджи и за нашего Антонио! Да здравствуют Капуллетти!
Послышались одобрительные выкрики; они усилились, когда Гаргано Монтекки упал на могучую грудь новоиспеченного Капуллетти. Они обнялись и поцеловались, как лучшие друзья. Только Луиджи, брат Антонио, с ужасом наблюдал за этой почти семейной сценой. Сам Антонио сиял от удовольствия. Он подскочил к Марьотто, схватил его поперек талии, поднял и закружил по зале, как медведь — свою жертву.
— По крайней мере, можно не сомневаться: наши дети не будут враждовать, — произнес новый Капуллетти.
Монтекки с гордостью смотрел на сына.
— Конечно, Людовико, не будут. Я очень ценю твой поступок. Ты стер пятно упадка с моего имени.
— Я кое-что и раньше слыхал об этой вражде, — сказал Людовико. Он нагнул голову, подбородки слоями улеглись на дублет. — Смотри, все сходится: я купил дом на виа Капелло! Капуллетто с улицы Капелло, вот кто я теперь!
Пьетро же, слушая этот разговор, думал не очень хорошую мысль. Дело вовсе не в стирании пятна с имени Монтекки. Назвавшись Капуллетти, Людовико Капеселатро становится дворянином и передает дворянство своим потомкам. Его дальние родственники так и останутся Капеселатро, он же получит права и власть древнего рода. Денег у него достаточно. А теперь есть и имя.
Однако «Капеллетти» и «Капуллетти» были все же разные фамилии. Хитрый Кангранде умышленно оставил разницу в одну букву — букву, которой Людовико на радостях не придал значения. Капуллетти как будто взяли имя в аренду — они никогда не станут полноправными хозяевами, эта буква всегда будет указывать на их истинное происхождение.
Мари потирал ребра, помятые недавним Антонио Капеселатро.
— Может, теперь, когда у тебя новое имя, и помолвку отменят?
— Умеешь ты настроение испортить! — проворчал Антонио, мгновенно изменившись в лице. — Я уже успел забыть об этой дуре.
— Кстати о помолвке, — вмешался Джакомо да Каррара, ничуть не обидевшись за «дуру». — Пора о ней объявить. — Он обратился к Людовико: — Теперь, когда вы получили столь достойную фамилию, я рад вдвойне отдать свою внучатую племянницу за вашего сына. Она здесь, обедает с остальными дамами. Мой господин, могу я послать за ней?
