Ольга Елисеева - Последний часовой

– Отчего же? Боюсь. Что революция перешагнет в Россию. И мы нахлебаемся кровавой каши. Или, когда начнется война с турками, персы нанесут удар на востоке, а поляки на западе. Будем плясать между трех огней. Или наши союзники, почуяв слабину, объединятся и попрут нас из Европы – в леса и болота. А этого, – он бросил презрительный взгляд на записки, – уже нет.

Что-то подобное Бенкендорф подозревал.

– Думаю, Аракчеев был уверен: осознав степень опасности, вы станете искать защиты у него. Как… – Александр Христофорович не знал, стоит ли договаривать.

– …мой отец и брат? – хмыкнул Николай. – И что они нашли?

Генерал-адъютант развел руками.

– Надо решить относительно фельдфебеля.

– Ваше величество, – голос генерала дрогнул, – этот человек помог мне в прошлом году, перед самым мятежом, когда по повелению вдовствующей императрицы я ездил в Новгород. Мое свидание с графом было… не из приятных. Протопопов устроил мой побег.

Николай поднял брови.

– Вот как? Что ж, отпустите его к месту службы. А хозяина… – Повисла пауза. Царь не знал, как поступить. После всего, что Змей учинил в Новгороде, хотелось судить начальника военных поселений и повесить на другом конце перекладины, рядом с мятежниками. Но он был другом покойного брата. И такой поступок назовут местью.

– Пусть уезжает из России. Надолго. А по возвращении не смеет показываться в столицах. Местом его пребывания назначаю Грузино. Пусть вечно помнит и свою прежнюю власть, и свои злодейства.

Александра Федоровна шла по парку, стараясь не ускорять шаг. Розовый кисейный зонтик от солнца. Белая шляпка с шелковыми цветами. Круглая сумочка на ленте, сквозь которую продета рука в перчатке. Да, она просто прогуливается. Правда, одна, что необычно. Но иногда полезно совершить променад и подумать в уединении.

Зайдя подальше, под цветущие липы, молодая императрица обнаружила скамейку и пристроилась на краю. В случае чего у нее есть книга. Роман Остин «Гордость и предубеждение». Весьма поучительно. Никого не касается, что между страницами спрятаны листки из дневника покойной Елизаветы. Запретный плод сладок.

«Пасхальной ночью, воскресенье, 5 апреля 1803 года. По дороге в церковь очаровательный взгляд. Глаза сияли, в них выражалось беспокойство остаться незамеченным. Потом удовольствие: “Ах, я вновь вижу вас, а вы разве меня не видите?” Наконец, пламенный взор, внесший бурю в мое сердце».

Александра понимала, что совершает нечто предосудительное, и потому пряталась. Ей было стыдно самой себя. Вчера обманула мужа, а сегодня… читает преступные откровения падшей родственницы. Как далеко может завести женщину одна маленькая ложь!

Когда Никс ушел, Шарлотта бросилась на колени перед образком в углу. Государь открыл окно, чтобы из комнаты поскорее выветрился запах сгоревшей бумаги, но ощущение чего-то неправедного, нечистого продолжало витать в воздухе. Как такое могло произойти? В их доме? С их близкими? Легко отказать Елизавете в прощении, но, оглянувшись на себя, молодая императрица ужаснулась. А разве она не принимала от верного рыцаря в театре заверений в вечной преданности? И что это, как не прикрытое изысканными словами признание в любви?

Один легкомысленный шаг, одна поблажка, одна вольность – и дама непостижимым образом окажется за чертой, о которой не подозревала. Слезы выступили у Александры из глаз, она молила Бога, чтобы Он уберег ее от подобных соблазнов. А сама… на следующий же день, схватив дневник, скрылась в парке.

«Я только прочитаю и сразу уничтожу, – поклялась себе царица. – И что дурного я могу там обнаружить?» Верная жена, мать семейства. Ей никогда не пережить ничего подобного. Ее чувства чисты и дозволены. Она лишь посмотрит, как это бывает у других. И их мучения, их заслуженные страдания, их раскаяние в содеянном станут для нее назиданием, быть может, более действенным, чем все проповеди мира.

«Идя к обедне, встретила Vosdu, он во все глаза смотрел на Императора, точно не видел меня. Я надулась и отвернулась. При выходе из церкви переминался в углу с покорным видом. Кроткий взгляд, смущенное лицо. На прогулке. Его карета на другой стороне улицы. Я высунулась, чтобы видеть его. Оскорбление, он даже не шевельнулся мне навстречу. На втором кругу хороший взгляд. И третий, когда я что-то поправляла в прическе».

Что это за прозвище «Vosdu»? Ни одного подходящего французского слова Шарлотта не нашла. «Целование руки испорчено, в передней безобразная сцена. Императрица-мать непременно хочет, чтобы ей целовали руку передо мной. Его видела только мельком, идя к вечерне, он был в тени, а на обратном пути приветствовал Императора. Прелестный Vosdu!»

Александра отметила, что ее бедная невестка именует maman Императрицей, а мужа Императором. И так по всему дневнику, нигде не назвав имен. Что, конечно, многое говорило об ее семейных отношениях. Молодая женщина вздохнула. Что-то странное, почти девичье сквозило в интонации Елизаветы, точно та не была замужней дамой, государыней. Переглядывания, испуг. Робость первого чувства – вот что поражало.

«Видела только мельком в карете. Горько».

«Большой обед, спектакль, иллюминация. Его нет. Грусть. До последнего часа я буду хранить тебя в сердце».

«Из окна моего кабинета заметила, как проехала его коляска. Vosdu глянул вверх, я отпрянула».

«Вечером на спектакле Vosdu аплодировал при словах: “Я буду вашим рабом!” Милый, милый!»

«Жестоко обманутые ожидания, его нет на карауле. Отчаяние».

«Обедали в Павловске. Прекрасным вечером я в сопровождении Софи Волконской пошла в сад навестить вырезанные на деревьях инициалы. Спускаясь с холма, мы обсуждали, что станем делать, если вопреки вероятности встретим его. Изумилась, заметив его карету. Вернулись назад и уже не покидали своего наблюдательного пункта. С вала видели Vosdu, очаровательного в своей шинели. Шпоры. Таинственный облик. Он показал мне рай на земле. Бегу домой. Замечательный день!»

Александра перестала читать. Еву погубило любопытство. Да к тому же роман никак не начинался. Герои ездили в экипажах по городу, временами натыкаясь друг на друга и испытывая глубочайшее смущение. Молодой императрице отчего-то казалось, что преступная любовь обязательно должна быть бурной, нечистой в самом своем естестве. Но признать этих двоих – робких, неумелых и перепуганных – рабами греха не получалось. Или грех многолик?

«После ужина он с остальной кавалергардской братией упражнялся в манеже. Я смотрела с балкона. Долгий взгляд. Влюблена безумно!»