Незнакомец стоял неподвижно, по-прежнему глядя на него; эти минуты показались пастуху вечностью.
При этом незнакомец что-то бормотал себе под нос.
Должно быть, молился.
А может, заклинал духов глубоких вод успокоиться, чтобы на следующий день они не сожрали корабль, чего все, похоже, боялись.
Потом он медленно поднял руку и полным глубокой любви жестом погладил фок-мачту, словно хотел удостовериться, что парус вобрал в себя весь ветер, не упустив ни малейшего дуновения, и тот со всей своей громадной силой несет корабль вперед.
Кто он?
Возможно, капитан? Или, может быть, священник, чей долг — возносить небесам молитвы, чтобы корабль благополучно добрался до места назначения.
Сьенфуэгос почти ничего не знал о кораблях!
На самом деле он столь же мало знал и о многих других вещах и начинал осознавать глубочайшую пропасть собственного невежества, понимая, что теперь, когда ему пришлось навсегда покинуть убежище родных гор, самое время начать восполнять бесчисленные пробелы в знаниях.
Кто держит это странное сооружение на нужном курсе? Кто знает, за какой канат из спутанного клубка дернуть, чтобы натянулись паруса? Почему нос всегда направлен на запад, и никакие капризы ветра не могут помешать команде строго придерживаться показаний компаса?
Когда над вершинами острова дули пассаты, листья с деревьев всегда летели на юг, а когда начинались весенние ветра с запада, цветочная пыльца сыпалась в восточную сторону, но теперь Сьенфуэгос видел человека, который умел подчинить себе ветер, и это не могло не заинтриговать человека, всегда так внимательного замечающего все явления природы, как делал это рыжий пастух.
Через короткое время человек с запахом священника повернулся, спустился по скрипучим ступеням, пересек палубу и исчез среди теней.
И тут донесся новый всхлип.
— Корабль тонет! — рыдал старик.
— Да почему тебя это так заботит, черт подери? — спросил кто-то. — Это что, твой корабль?
Старик снова выругался, и канарец улыбнулся и положил голову на палубу, чтобы получше разглядеть луну, играющую с верхушками мачт, и вспомнить о прекрасной женщине, мысли о которой всегда овладевали им под вечер, пока усталость и напряжение наконец не побеждали.
— Подъем, черт подери! Сегодня утром «Галантная Мария» должна сиять как зеркало!
Его снова пнули ногой — похоже так здесь было заведено. С легким ворчанием Сьенфуэгос расстался с чудесным миром, в котором провел ночь, и смирился с тем, что находится на борту зловонной и отвратительной посудины.
Он взглянул на старика с палкой, смотревшего на него воспаленными глазами, и спросил:
— Что еще за галантная Мария?
Тот казался настолько огорошенным, что даже не сразу ответил:
— Наш корабль. Что же еще?
— Послушайте, — пристально взглянул на старика Сьенфуэгос. — Почему вы вчера вечером сказали, что мы скоро умрем?
— Потому что мы и в самом деле скоро умрем, — с этими словами тот указал рукой в сторону носа. — Вот скажи, ты что-нибудь видишь?
Сьенфуэгос слегка приподнялся, осмотрел горизонт и покачал головой.
— Только воду.
— Осталось недолго, — ответил старик, тяжело поднимаясь на ноги, и направился к центральной палубе. — Помяни мое слово, осталось недолго.
Канарец промолчал, потому что уже начал терять всякую надежду понять этих странных типов, плывущих по глубоким водам, ясно же — они говорят на каком-то другом языке. Единственное, что ему было понятно, так это то, что придется снова взяться за ведро со шваброй, и никто не обратит на него ни малейшего внимания, пока он ползает на коленях, надраивая старые доски в абсурдной попытке сделать их еще более потрепанными.
Солнце стояло высоко над кормой, когда вновь появился чумазый повар, предлагая миски с вонючей бурдой. Сьенфуэгос вновь хотел отказаться, но Паскуалильо из Небрихи властным жестом велел ему взять миску и тут же пристроился рядом, наслаждаясь недолгими минутами отдыха.
— Да ты рехнулся! — воскликнул он. — Никогда не отказывайся от еды. Если сам не хочешь, то отдай другим. К примеру, мне.
— Это же помои.
— Помои? — удивился парень. — Да это лучшая еда из той, что я пробовал. А ты что обычно ешь?
— Молоко, сыр и фрукты.
— Ну, тогда ты в полной заднице, потому что на борту этого нет. Уж точно не для юнги.
— Когда мы прибудем в Севилью?
Парнишка, поглощающий вторую порцию бобов, на секунду остановился и озадаченно на него посмотрел.
— В Севилью? — смущенно повторил он. — Думаю, что никогда. Мы плывем не в Севилью.
Сьенфуэгос растерялся, не в состоянии переварить услышанное, и наконец робко поинтересовался:
— Если мы плывем не в Севилью, то куда же?
Паренек пару секунд помедлил, передернул плечами, вернул пустую миску и отполз к своему ведру и швабре.
— А никуда! — безразлично ответил он. — Скорее всего, завтра вообще помрем.
Сьенфуэгос оставил его сидящим на палубе, ничего не понимая и совершенно ошеломленный тем, что все на борту, казалось, разделяют эти мрачные предчувствия, пока не наткнулся на мужчину среднего возраста и приятной наружности, с густой бородой и сверкающими глазами, который остановился напротив и с удивлением его оглядел.
— У что-то случилось, парень? — спросил он со странным акцентом.
Сьенфуэгос слегка кивнул.
— Почему все говорят, что завтра мы умрем?
— Потому что тупые животные, — и он ободряюще похлопал Сьенфуэгоса по коленке и махнул рукой в сторону остальных. — Не обращай на них внимания! Они не ведают, что говорят.
— Когда мы прибудем в Севилью?
— Мы не плывем в Севилью.
— А куда в таком случае?
— В Сипанго [3].
— А что это?
— Большая страна, очень богатая и красивая, где все счастливы, а дома строят из золота, — улыбнулся мужчина. — По крайней мере, так говорят.
— А это далеко?
— Очень. Но мы доберемся.
— Это далеко от Севильи?
— Очень.
— Но мне нужно в Севилью.
— Тогда ты выбрал не тот курс, мы плывем в противоположном направлении. Ты откуда родом?
— С острова.
— С какого? С Гомеры?
Получив в ответ кивок, он восхищенно и удивленно присвистнул.
— Боже правый! — воскликнул он. — Только не говори, что ты решил зайцем проплыть с Гомеры до Севильи.
— Именно так, сеньор.
— Значит, тебе не повезло, потому что мы плывем на запад в поисках нового пути на Сипанго.
— На западе ничего нет.
— Кто это сказал?
— Все говорят. Все знают, что Гомера и Иерро — это край земли.
