Он сделал паузу, а я пытался сделать вид, что все это произвело на меня впечатление, поскольку сам ничего не понимал — прямо какая-то «Алиса в Стране чудес». Но если вы знаете Индию и те трюки, которые туземцы способны выкинуть (обычно, из религиозных соображений), то можно уже ничему не удивляться. Это напоминало любопытное суеверие, но что было еще любопытнее — два министра Кабинета и бывший генерал-губернатор Индии обсуждали дело за закрытыми дверями и вдруг решили посвятить Флэши в этот секрет.
— Есть и еще кое-что, — продолжал Элленборо, — вот почему Скин, наш человек в Джханси, считает, что дело очень срочное. Подобные лепешки распространялись исключительно среди сипаев, не затрагивая гражданских лиц, лишь трижды за последние пятьдесят лет — в Веллоре в 1806-м, в Буксаре и Барракпуре. Не припоминаете эти названия? Ну так вот, в каждом из мест, где появлялись эти лепешки, реакция сипаев была одинаковой, — тут выражение лица Элленборо стало таким, как будто он выступал в палате лордов: — Мятеж.
Оглядываясь назад, я полагаю, что должен был вздрогнуть от ужаса при звуке этого страшного слова — но, помнится, все, что промелькнуло у меня в голове, так это — сипаям пора увеличить пайки. Я не придавал слишком большого значения мнению политического агента Скина — я и сам был неплохим политиком и знал, что эти ребята любят ловить рыбку в мутной воде. Но если он — или Элленборо, который отлично знал Индию изнутри — вдруг унюхали синайское восстание в нескольких обычных лепешках — это было просто смешно. Я знал обычного сипая (да все мы его знали, не так ли?) как самого преданного осла, на которого когда-либо удавалось натянуть военную форму — а именно так с ними поступала Ост-Индская компания. Правда, не мое дело было высказывать свое мнение в столь августейшей компании, тем более что нас слушал сам премьер-министр: он отодвинул в сторону свои бумаги, встал и налил себе еще немного портвейна.
— Ну ладно, — резко произнес Пам, сделав добрый глоток и перекатывая вино между зубами, — как вам понравились эти благородные пирожные? Чертовски неаппетитно они выглядят. Ладно, Баррингтон, ваши помощники могут идти — мы останемся вчетвером, понятно? Очень хорошо.
Он подождал, пока младшие секретари выйдут, бормоча что-то про безбожные времена и упрямство королевы, решившей уступить в вопросах Северного полюса, и тяжело ступая прошел к огню, где и уселся спиной к каминной решетке, уставившись на меня из-под своих кустистых мохнатых бровей, отчего обед вдруг вновь забурлил у меня в желудке.
— Признаки восстания в индийских гарнизонах, — проскрипел он. — Очень хорошо. Я перечитал один из ваших рапортов, Флэшмен — тот, что вы подали Дальхаузи[25] в прошлом году, в котором вы описываете открытия, сделанные во время пребывания в русском плену, про план вторжения в Индию, пока мы будем заняты в Крыму. Конечно, сегодня об этом не говорят — с Россией подписан мир, чертово взаимопонимание и сотрудничество — полагаю, могу вам об этом не напоминать. Но кое-что из вашего сообщения пришло мне на память, когда началось это дело с лепешками. — Он оттопырил губу, глядя на меня. — Вы писали, что русское наступление в Индии будет сопровождаться внутренними восстаниями в стране, инспирированными агентами царя. Наши ищейки разнюхали кое-что по этому поводу, так что эти чертовы лепешки стали последней точкой. Так что сейчас, — он устроился поудобнее, глядя на меня полузакрытыми, но внимательными глазами, — повторите мне поточнее все, что вы слышали в России насчет восстания в Индии — слово в слово.
Я рассказал ему все, что помнил — как мы со Скороходом Истом дрожали, лежа в одних ночных рубашках в галерее Староторска, подслушивая про «Номер семь», как назывался русский план вторжения в Индию. Русские бы исполнили его, но всадники Якуб-бека утопили их армию в Сырдарье, при этом Флэши, накачанный бхангом,[26] продемонстрировал образцы невиданной доблести. Я изложил все в своем рапорте Дальхаузи, опустив некоторые неприятные для меня детали (вы можете прочитать об этом в предыдущей части моих мемуаров, причем со всеми подробностями). Этот рапорт был образчиком скромности, призванным убедить Дальхаузи в том, что я практически сравнялся с образом Хереварда-Будителя[27] — а почему бы и нет? Я ведь пострадал ради своей репутации.
Но сведений об индийском восстании было немного. Все, что нам удалось узнать, было: когда русская армия достигнет Хайбера, их агенты в Индии подговорят туземцев — и особенно сипаев Ост-Индской компании — восстать против британцев. В то время я не сомневался, что это было правдой, хотя могло быть и обычной уловкой. Но все это случилось больше года тому назад и Россия, как я полагал, теперь уже не угрожала Индии.
Они выслушали меня в полной тишине, и молчание длилось еще добрую минуту после того, как я закончил свой рассказ. Наконец Вуд проронил:
— Все сходится, милорд.
— Чертовски хорошо, — кивнул Палмерстон и снова проковылял к своему стулу. — Причем своевременно. Видите ли, Флэшмен, как военная сила русские пока могут быть сброшены со счетов, но это не означает, что они оставят нас в покое в Индии, а? Это план восстания, клянусь святым Георгом! Если бы я был русским политиком, то с вторжением или без смог бы кое-чего достичь в Индии, если бы располагал ловкими агентами. Тем более я смогу сделать это сейчас! — он закашлялся, тяжело дыша и проклиная свои изувеченные подагрой ноги. — Знаете, что существует индийское предсказание, будто Британская империя падет ровно через сто лет после битвы при Плесси?[28] — Премьер взял одну из чапатти и пристально посмотрел на нее. — Черт, они даже не посыпают их сахаром. Так вот, сотая годовщина этой битвы приходится на двадцать третье июня следующего года. Интересно, правда? А теперь расскажите мне, что вам известно о русском графе по имени Николай Игнатьев?
Он выстрелил этим вопросом так неожиданно, что я подскочил на добрые шесть дюймов. Есть избранная коллекция страшных имен, упоминание которых может на часок-другой расстроить мое пищеварение — Черити Спринг и Бисмарк, Руди Штарнберг и Уэсли Хардин, — но Н. П. Игнатьева я всегда относил к лидерам этого перечня. Холодный вампир с жестокими глазами, человек, который половину пути в Китай протащил меня в цепях, угрожал посадить в клетку и до смерти забить кнутом — просто ради собственного удовольствия. Я и не думал, что наш разговор зайдет так далеко, со всеми их проклятыми лепешками для мятежников и тем, как министры уцепились за мой рапорт Дальхаузи — но при упоминании имени Игнатьева мои кишки хором запели «Аллилуя!». Мне стоило значительных усилий сохранить спокойное лицо и рассказать Паму все, что я знал — что Игнатьев был одним из самых близких советников царя и что он был политическим агентом высокого класса и невероятной жестокости. Когда я закончил воспоминанием о том, как встретил его в последний раз — под жуткой сенью виселиц в форте Раим, Элленборо с отвращением вскрикнул, Вуда слегка передернуло, а Пам, как ни в чем не бывало, продолжал цедить свой портвейн.
