Потягав сундук за навесные ручки и убедившись, что одному ему его не утащить, Иван вернулся к побратиму.
– Нашел? – поинтересовался тот.
– Нашел, похоже. В шатре сундук о двух замках стоит, чему ж еще, как не казне, в нем быть, – совсем безрадостно ответил Княжич. По озабоченному выражению Ванькина лица Кольцо сразу догадался о его переживаниях.
– Вот те на, да ты, гляжу, совсем не рад удаче нашей. Уж не о слугах ли царевых печалиться удумал? Так это зря. Кто им наши головы мешал срубить? Просто надо было не в шатре бока отлеживать да байки у костра рассказывать, а как положено дозор нести. И вообще, это мне еще корить себя есть за что, простых стрельцов побил, а те, которых ты спровадил на тот свет, давно погибель заслужили. Запомни, Ваня, чтоб в Московском государстве право на орленую кольчугу заслужить, большою сволочью быть надо, ты уж мне поверь. Твои-то крестники наверняка опричниками были. За этих гадов, как за ядовитых пауков – чем больше попередавил, тем больше грехов на суде божьем снимется.
Произнеся такую речь, атаман окинул – Княжича тоскливым взглядом.
– Вот еще одна душа неприкаянная. Ну, казалось бы, чего парню надо – смел, умен, красив, словно красна девица, наконец, в бою на редкость удачлив, но счастлив, как и я, вряд ли будет. А все наш нрав казачий непутевый – то грешим сверх меры, то понапрасну каемся, – подумал он.
Иван, не очень-то воспрявший духом после атамановых речей, по-прежнему стоял у борта струга, глядел на воду, да размышлял над извечным на Руси вопросом – как дальше жить. Княжич уже твердо порешил, что из разбойной ватаги уйдет и вернется в станицу к отцу Герасиму. Нет, Ванька вовсе не хотел свернуть с предназначенного ему судьбой пути, а тем более порушить дружбу с Кольцо. Просто вспомнив, с каким легким сердцем он, будучи еще совсем мальцом, разил ордынцев, молодой казак дал самому себе зарок – впредь за деньги православных людей не убивать, даже и царевых московитов. Вот пойдет на крымцев иль ногайцев атаман, тогда другое дело. Еще в народе поговаривают, будто Грозный с поляками затеял свару. Казакам, на ихнем порубежье, от войны от этой никак уж не остаться в стороне. Так что еще будет у Ивана – Княжича возможность воинскую доблесть проявить, а купчишек грабить – не его призвание.
За размышленьями своими Ванька даже не заметил, как струг причалил к песчаной отмели, где их поджидал уже Степан с остальными казаками. Прямо тут же на берегу был вскрыт захваченный сундук, который оказался доверху набит серебряной и золотой монетой. Налюбовавшись вдоволь золотыми цехинами с дукатами, для большинства станичников не совсем привычными, потому как на Москве чеканили одни серебряные деньги, приступили к дележу. Делил добычу есаул. Разложив монеты на тридцать равных долей, на две больше, чем количество людей в ватаге, он начал раздавать их казакам. При этом атаману с его юным побратимом досталось по две доли. На возражения Княжича, что, мол, человек он в их ватаге новый и не заслужил столь щедрого вознаграждения, Степан строго заявил:
– Не ты завел у нас обычай, что особо храбрость проявивший двойную долю в добыче имеет, не тебе его и отменять. Не знаю, как кому, но мне твои слова чуток обидны даже. Мы, чай, не нищие, чтоб подаяние получать. Заслужил – получи, а уж как деньгами этими распорядиться, твоя печаль. Можешь вон хоть в Дон на счастье кинуть.
13
Вопреки своим благим намерениям, к Герасиму Иван вернулся только через месяц. Сразу после дележа они отправились удачу праздновать и делать разные приобретения. В своем разгульном странствии разбойная ватага добралась аж до Смоленска. Этот затянувшийся загул измотал непривычного еще тогда к попойкам Ваньку куда больше, чем набег на караван. После очередной бессонной ночи, под утро ознаменовавшейся дракой с какими-то шпынями, он заявил:
– Все, с меня, пожалуй, хватит, пора в станицу возвращаться.
Как ни странно, но Кольцо особо возражать ему не стал. Встряхнувшись, словно вылезший из воды на берег конь, он лишь утвердительно кивнул:
– Верно говоришь, подаваться надо поскорей к родным местам, а то при эдаком загуле и в застенок царский недолго угодить. Я еще вчера приметил, как крутятся возле нас всякие твари-соглядатаи, того гляди дознаются о происхождении нашего богатства, – и обращаясь к сотоварищам, спросил, – так что, идем на Дон, казаки?
– На Дон, на Дон, – загомонили те еще не протрезвевшими голосами. Несогласных с атаманом, как всегда, не оказалось.
– Только, Ванька, вот какая несуразица, – о чем-то вспомнив, обратился он к Ивану. – Самого главного мы так и не сделали, справу-то тебе не приобрели. Пусть браты пока в дорогу собираются, а мы тем временем к купчишкам в гости сходим.
Выйдя из кабака, Кольцо начал рассуждать уже вовсе трезво:
– На торжище нам, пожалуй, делать нечего, все одно там ничего хорошего не купишь. Пошли к Иосифу, у него все нужное для человека воинского звания имеется. Да и побеседовать с ним не мешало бы, он о делах Московских много знает. Это ж по его подсказке на боярский караван я вас водил.
– А кто такой Иосиф? – заинтересовался Ванька.
– Да то ль поляк, то ли жид, я толком сам не знаю. Одно могу сказать – хитрюга редкостный, но в общем человек он неплохой, среди барыг немалым уважением пользуется. Да и товары у него всегда отменные. Из одежды что иль из оружия я обычно у Иосифа беру. Дерет, паскуда, правда, втридорога, зато в одном месте все приобретем, без догляда посторонних глаз.
Посмотрев на поредевший после женских ласк ряд перстней на своих пальцах, лихой разбойник весело добавил:
– Может быть, и для меня что достойное найдется.
Идти пришлось аж на другой край города, но, судя по тому, как уверенно вышагивал Кольцо, в Смоленске он бывал много раз. Свернув в изрядно позагаженный домашней живностью проулок, казаки наконец остановились у ворот небольшого деревянного домишки. Ванька сразу же почуял разочарование. Вряд ли предмет его мечтаний – сабля с золоченой в самоцветах рукоятью, под стать отцовскому кинжалу, соболья шапка и красного сафьяна сапоги, могли храниться в столь убогом жилище.
Атаман без лишних церемоний пинком открыл калитку и с гордо поднятой головой прошествовал на подворье. Княжичу не оставалось ничего другого, разве что последовать его примеру.
Двор был пуст, но не успели побратимы подойти к крыльцу, как дверь дома распахнулась, и на пороге появился хозяин с выражением радостного удивления на лице. Сбежав с крыльца, он застыл пред атаманом с распростертыми объятиями.
– Здравствуйте, гости дорогие, по делам пришли иль мимоходом решили посетить мое жилище скромное?
– Здравствуй, пан Иосиф, – не то что не обняв, но даже не подав руки, сдержанно поприветствовал его Кольцо.
– По делам, конечно, что ж еще-то может казака к купцу привести. Вот собрата младшего надобно обуть-одеть, да так, чтоб выглядел меня не хуже.
– Тогда извольте в дом пожаловать. Столь красивого юношу достойно обрядить – дело непростое, – растерянно взглянув на Ваньку, пригласил хозяин.
– И недешевое, – хитро подмигнул ему Кольцо, враз сообразив, что растерянность во взгляде пана вызвана не чем иным, как неказистым видом молодого казака. Старая дырявая рубашка, такие же штаны, заправленные в напрочь сбитые сапоги – своих сапог у Ваньки сроду не было, вначале с матери, потом с отца Герасима донашивал – настолько вызывали сомнение в его платежеспособности, что даже сабля в украшенных серебряной вязью ножнах и драгоценный кинжал не могли его развеять.
– Да ты не бойся, разве я к тебе безденежных когда водил, – заверил атаман, похлопав по кожаной суме, что висела на плече у Княжича и сразу же отозвалась монетным звоном, и первым вошел в дом.
Скромное убранство жилища еще более вселило в Ваньку неуверенность, что здесь он обретет достойную одежду и оружие. В обители Иосифа были только стол со скамьями да расставленные вдоль стен сундуки.
– Вы уж не взыщите, паны казаки, что столь скромно вас принимаю, – доставая из одного из них дешевый глиняный кувшин с вином, стал оправдываться хозяин.
Кольцо махнул рукой, мол, черт с тобой, сам налил себе вина и жадно осушил довольно емкую кружку. На предложение его опохмелиться Княжич лишь брезгливо сморщился.
Впервые пережитый длительный загул породил у Ваньки такое отвращение к хмельному, что даже винный дух вызывал чувство дурноты.
– Видишь, пан Иосиф, средь нас, казаков, тоже трезвенники попадаются. А я уж, грешным делом, думал, только ты один на белом свете зелья в рот не берешь, – насмешливо промолвил атаман.
– Что делать, при моих занятиях нелегких надо трезвость ума сохранять, – развел руками купец.
Отказ хозяина от выпивки и его упоминание о какихто особенных делах вызвали у Княжича немалый интерес. Без всякого стеснения, сказалась побратимова наука, Ванька принялся разглядывать торговца, имевшего довольно странный вид. Ростом он никак не уступал далеко не мелкому Кольцо. В плечах широк, но худоват. Толстогубый рот скрывали вислые усы и короткая, остриженная клинышком бородка, посеребренные густою проседью. Совсем седые волосы, росшие почти что от бровей, малость кучерявились. Пан, пожалуй, был по-своему даже красив, однако имелось в его облике что-то нехорошее, отталкивающее. Особенно Ивану не понравились глубоко посаженные, черные как уголь глаза, в которых легко угадывался изворотливый ум и неизживаемый, похоже, ставший уже привычным, страх.
