Д’Артаньян повернулся к Портосу:
— Ну, чем же все это кончится?
— Увидим, — невозмутимо ответил Портос.
Тем временем королева, подойдя к Коменжу, тихонько заговорила с ним.
Мазарини тревожно поглядывал в ту сторону, где находились д’Артаньян и Портос.
Остальные присутствующие шепотом разговаривали между собой.
Дверь снова отворилась, и появился маршал в сопровождении коадъютора.
— Ваше величество, — сказал маршал, — господин Гонди поспешил исполнить ваше приказание.
Королева сделала несколько шагов навстречу коадъютору и остановилась, холодная, строгая, презрительно оттопырив нижнюю губу.
Гонди почтительно склонился перед ней.
— Ну, сударь, что скажете вы об этом бунте? — спросила она наконец.
— Я скажу, что это уже не бунт, а восстание, — отвечал коадъютор.
— Это восстание только для тех, кто думает, что мой народ способен к восстанию! — воскликнула Анна Австрийская, не в силах более притворяться перед коадъютором, которого она — быть может, не без причины — считала зачинщиком всего. — Восстанием зовут это те, кому восстание желательно и кто устроил волнение; но подождите, королевская власть положит этому конец.
— Ваше величество изволили меня призвать для того, чтобы сказать мне только это? — холодно спросил Гонди.
— Нет, мой милый коадъютор, — вмешался в разговор Мазарини, — вас пригласили для того, чтобы узнать ваше мнение относительно неприятных осложнений, с которыми мы сейчас столкнулись.
— Значит, ваше величество позвали меня, чтобы спросить моего совета? — произнес коадъютор, изображая удивление.
— Да, — сказала королева, — все так пожелали.
— Итак, — сказал он, — вашему величеству угодно…
— Чтобы вы сказали, что бы вы сделали на месте королевы, — поспешил досказать Мазарини.
Коадъютор посмотрел на королеву. Та утвердительно кивнула головой.
— На месте ее величества, — спокойно произнес Гонди, — я не колеблясь возвратил бы им Бруселя.
— А если я не возвращу его, — воскликнула королева, — то что произойдет, как вы думаете?
— Я думаю, что завтра от Парижа не останется камня на камне, — сказал маршал.
— Я спрашиваю не вас, — сухо и не оборачиваясь ответила королева, — я спрашиваю господина Гонди.
— Если ваше величество спрашивает меня, — сказал коадъютор с прежним спокойствием, — то я отвечу, что вполне согласен с мнением маршала.
Краска залила лицо королевы; ее прекрасные голубые глаза, казалось, готовы были выскочить из орбит; ее алые губы, которые поэты того времени сравнивали с гранатом в цвету, побелели и задрожали от гнева. Она почти испугала даже самого Мазарини, которого беспокойная семейная жизнь приучила к таким домашним сценам.
— Возвратить Бруселя! — вскричала королева с гневной усмешкой. — Хороший совет, нечего сказать. Видно, что он идет от священника.
Гонди оставался невозмутим. Сегодня обиды, казалось, совсем не задевали его, как и вчера насмешки, но ненависть и жажда мщения скоплялись в глубине его души. Он бесстрастно посмотрел на королеву, которая взглядом приглашала Мазарини тоже сказать что-нибудь.
Но Мазарини обычно много думал и мало говорил.
— Что же, — сказал он наконец, — это хороший совет, вполне дружеский. Я бы тоже возвратил им этого милого Бруселя, живым или мертвым, и все было бы кончено.
— Если вы возвратите его мертвым, все будет кончено, это правда, но не так, как вы полагаете, монсеньор, — возразил Гонди.
— Разве я сказал: «живым или мертвым»? Это просто такое выражение. Вы знаете, я вообще плохо владею французским языком, на котором вы, господин коадъютор, так хорошо говорите и пишете.
— Вот так заседание государственного совета, — сказал д’Артаньян Портосу, — мы с Атосом и Арамисом в Ла-Рошели советовались совсем по-другому.
— В бастионе Сен-Жерве.
— И там, и в других местах.
Коадъютор выслушал все эти речи и продолжал с прежним хладнокровием.
— Если ваше величество не одобряет моего совета, — сказал он, — то, очевидно, от того, что вам известен лучший путь. Я слишком хорошо знаю мудрость вашего величества и ваших советников, чтобы предположить, что столица будет оставлена надолго в таком волнении, которое может повести за собой революцию.
— Итак, по вашему мнению, — возразила с усмешкой испанка, кусая губы от гнева, — вчерашнее возмущение, превратившееся сегодня в восстание, может завтра перейти в революцию?
— Да, ваше величество, — ответил серьезно Гонди.
— Послушать вас, сударь, так можно подумать, что народы утратили всякое почтение к законной власти.
— Этот год несчастлив для королей, — отвечал Гонди, качая головой. — Посмотрите, что делается в Англии.
— Да, но, к счастью, у нас во Франции нет Оливера Кромвеля, — возразила королева.
— Кто знает, — сказал Гонди, — такие люди подобны молнии: о них узнаешь, когда они поражают.
Все вздрогнули, и воцарилась тишина.
Королева прижимала обе руки к груди. Видно было, что она старается подавить сильное сердцебиение.
— Портос, — шепнул д’Артаньян, — посмотрите хорошенько на этого священника.
— Смотрю, — отвечал Портос, — что дальше?
— Вот настоящий человек!
Портос с удивлением взглянул на своего друга; очевидно, он не вполне понял, что тот хотел сказать.
— Итак, — безжалостно продолжал коадъютор, — ваше величество примет надлежащие меры. Но я предвижу, что они будут ужасны и лишь еще более раздражат мятежников.
— В таком случае, господин коадъютор, вы, который имеете власть над ними и считаетесь нашим другом, — иронически сказала королева, — успокоите их своими благословениями.
— Быть может, это будет уже слишком поздно, — возразил Гонди тем же ледяным тоном, — быть может, даже я потеряю всякое влияние на них, между тем как, возвратив Бруселя, ваше величество сразу пресечет мятеж и получит право жестоко карать всякую дальнейшую попытку к восстанию.
— А сейчас я не имею этого права? — воскликнула королева.
— Если имеете, воспользуйтесь им, — отвечал Гонди.
— Черт возьми, — шепнул д’Артаньян Портосу, — вот характер, который мне нравится; жаль, что он не министр и я служу не ему, а этому ничтожеству Мазарини. Каких бы славных дел мы с ним наделали!
— Да, — согласился Портос.
Королева между тем знаком предложила всем выйти, кроме Мазарини. Гонди поклонился и хотел выйти с остальными.
— Останьтесь, сударь, — сказала королева.
«Дело идет на лад, — подумал Гонди, — она уступит».
