– Клянусь именем чтимого мною Создателя, что ты заблуждаешься, мусульманин. Скажи, тот бриллиант, который сверкает у тебя на пальце, ты считаешь очень драгоценным камнем?
– Да, ни в Бальсоре, ни в Багдаде я не находил ничего подобного. Но я не могу понять, что общего между этим вопросом и нашим разговором?
– Подожди немного, и тебе станет ясно, к чему я клоню. Возьми мою секиру и разбей ею на мельчайшие куски твой бриллиант: каждый обломок отдельно, а также сложенные вместе – они ведь потеряют всю свою ценность.
– Ну, хорошо, – нетерпеливо перебил его эмир, – это ясно и малому ребенку. Осколки этого драгоценного бриллианта по цене не составят и сотой доли целого камня.
– Вот видишь, сарацин, – продолжал, не смущаясь, рыцарь, – любовь к одной женщине есть целый бриллиант. Те же чувства, которые ты расточаешь в избытке твоим женам, невольницам и подругам, так же ничтожны и малоценны, как осколки твоего дорогого камня.
– Клянусь святой Каабой, ты безумец! Подумай хорошенько о том, что говоришь. Этот перстень утратил бы свою красоту, если бы драгоценный камень не был осыпан мелкими бриллиантиками, придающими ему ценность. Большой камень изображает собой мужчину, достоинство которого заключается в нем самом; мелкие бриллианты, которыми он осыпан, – это женщины, заимствующие от него свой лучистый блеск. Я думаю, что это лучшее истолкование твоей притчи; в подтверждение своей правоты я приведу тебе слова нашего поэта Мансура: «Любовь мужчины украшает женщину; женщина подобна ключевой воде, которая перестает сверкать, когда лучи солнца не освещают ее».
– Сарацин, тебе, верно, не приходилось встречать женщины, достойной любви воина. Если бы ты видел наших европейских женщин, то тебе стало бы понятно постоянство любви рыцарей. Мне кажется, одного взгляда на них достаточно, чтобы навсегда почувствовать отвращение к жалким невольницам, украшающим ваши гаремы. Одна улыбка нашей красавицы заставляет живее биться сердце в груди, наши копья становятся острее, а сталь мечей твердеет. Слова их – закон. Рыцарь, не избравший себе владычицы души, никогда не прославится воинскими подвигами!
– Да, я не раз слышал о вашей вечной любви, но, говоря откровенно, всегда считал это безумством. Мне приходилось часто встречаться с франками, и рассказы о необычайной красоте их женщин возбудили мое любопытство. Хотелось бы знать и видеть собственными глазами красавиц, сумевших подчинить своему владычеству таких храбрых воинов.
– Как жаль, что я сейчас не могу исполнить твое желание, отважный сарацин, – ответил рыцарь. – Я еду теперь в Палестину для поклонения Гробу Господню, а то я с удовольствием проводил бы тебя до стана Ричарда, короля Английского, который сумел бы воздать тебе должные почести как достойному неприятелю. Хоть я и беден и не имею свиты, все же могу поручиться, зная хорошее отношение ко мне короля, что ты встретил бы отовсюду почет и уважение. Ты увидел бы там знаменитейших красавиц Франции и Англии; словно перлы, сверкают они в кругу своих обожателей, и блеск их прекрасных очей в тысячи раз превосходит сияние целой массы бриллиантов, подобных твоему!
– Клянусь Мухаммедом, – с энтузиазмом воскликнул сарацин, – что я с удовольствием приму твое предложение побывать в английском стане, если ты только согласишься отложить свое путешествие к святым местам! Слушай, назареянин, ведь даже твоя поездка в Иерусалим опасна для жизни, так как у тебя нет охранной грамоты. Вернемся лучше обратно в лагерь твоих соотечественников.
– Ты ошибаешься, – ответил рыцарь, – взгляни на этот пергамент, и ты убедишься, что он получен мной от султана для свободного проезда по всей Сирии. Видишь собственноручную подпись Саладина и государственную печать?
Сарацин упал ниц, узнав руку и печать всемогущего султана Сирии и Египта, затем поцеловал пергамент и приложил его ко лбу в знак глубочайшего уважения. Отдавая бумагу христианину, он заметил:
– Несчастный, ты согрешил передо мной и собой: ведь ты должен был показать мне грамоту при нашей встрече.
– Вполне согласен с тобой, храбрый воин, – отвечал рыцарь, – но вспомни, с какой скоростью ты летел мне навстречу: при всем желании я не успел бы достать мою грамоту; я понимаю, если бы на меня напала целая толпа сарацин, то мой долг заставил бы меня показать им приказ султана, показывать же одному воину мне запрещала моя совесть.
– Но согласись, рыцарь, что и один воин мог не пропустить тебя дальше.
– Конечно, отважный сарацин, но не забывай, что такие храбрецы, как ты, редки. Такие гордые соколы не летают стаями и все вместе нападать на одну птицу не станут.
– Твои слова убедили меня в том, что ты справедливый человек, – ответил сарацин, видимо, очень довольный лестным отзывом рыцаря. – Мы не напали бы на тебя целым отрядом, да, в этом ты прав несомненно, но ведь и один воин мог лишить тебя жизни; что было бы со мной, если бы, совершив свое дело, я нашел бы на трупе султанский приказ – смерть была бы для меня наказанием за мое преступление.
– Я рад, что предписание султана обеспечит мою безопасность. Мне рассказывали, что в пути я могу встретить разбойников. Как ты думаешь, эта бумага поможет мне благополучно уйти из их рук?
– Клянусь тебе тюрбаном великого пророка, что отомщу грабителям, если они убьют тебя. Я возьму с собой отряд самых отважных всадников и убью всех мужчин; их жен и дочерей я сделаю невольницами и продам в рабство в самые отдаленные земли; я сожгу их жилища, и ни одна душа человеческая не осмелится поселиться на местах, принадлежавших разбойникам.
– Я тронут до глубины души, благородный эмир, твоими словами, но мне было бы гораздо приятнее, если бы все эти заботы из-за меня не понадобились тебе; но, что бы там ни было, свой обет я должен исполнить. Я думаю, ты укажешь мне путь к тому месту, где можно будет переночевать.
– Я хотел предложить тебе переночевать в шатре моего отца.
– Нет, я должен провести сегодняшнюю ночь в молитве с одним святым мужем, по имени Теодорик Энгадди, живущим в этой пустыне и посвятившим свою жизнь всемогущему Богу.
– Так я провожу тебя к нему.
– Мне было бы очень приятно ехать с тобой по этой пустыне, но боюсь, что твое общество может подвергнуть опасности жизнь святого мужа. Руки твоего народа не раз обагрялись невинной кровью бескорыстных служителей церкви; мы и прибыли сюда из дальних стран, в латах и с мечами, чтобы освободить путь к Гробу Господню и защитить отшельников, поселившихся в пустыне.
– Ты жестоко клевещешь на нас, назареянин, – возразил сарацин, – мы не так кровожадны, как ты думаешь. Мы постоянно следуем повелениям Абубекра Альвакеля, преемника нашего великого пророка; он говорил известному у нас полководцу Иезеду бен-Cофиану: «Отправляйся в поход, чтобы отнять Сирию у нечестивых; будь храбр, как и подобает доблестному воину, щади жизнь старцев, больных, женщин и детей. Не опустошай земель, не истребляй ни посевов, ни фруктовых деревьев, так как все это даровано Аллахом для блага людей. Храни и соблюдай свято данное тобой слово, если это даже и принесет тебе вред. Если в пути ты встретишь благочестивого мужа, служащего Богу в пустыне, пройди с миром, не причиняя ему зла. Но если встреченный тобою пустынник окажется служителем сатаны из синагоги, то преследуй его до тех пор, пока он не примет мусульманства, или, по крайней мере, не станет нашим данником». Вот каковы изречения калифа, современника нашего пророка Мухаммеда, мы повинуемся его воле, и наш меч поражает только служителей сатаны. Святых мужей, которые не возмущают народного спокойствия, смиренно проводят дни в молитвах и постах, веруя и поклоняясь истинному Богу, мы защищаем от всех опасностей. Тот пустынник, к которому ты теперь направляешься, всегда найдет во мне уважение, любовь и покровительство.
