Полковник Наумов остановил его жестом руки:
— Давайте постоим и понаблюдаем за погрузкой.
От широких дверей пакгауза до сходней парохода тянулась цепочка солдат с грузом, навстречу им — без груза. Шли они с опущенными плечами, в пропитанных потом гимнастерках.
Вдруг Павел увидел очень знакомое лицо. Белобрысый, веснушчатый солдат вышел из пакгауза с ящиком папирос, смотря под ноги идущему впереди. Павел всмотрелся внимательнее — да, это тот самый паренек…
«Там, на Кубани, он вряд ли обратил на меня внимание, но можно ли за это поручиться?» — подумал Наумов и отвернулся к штабелям.
Капитан Верба уловил изменение в настроении полковника и поспешил доложить:
— Не извольте беспокоиться, господин полковник, я их на третьи сутки без отдыха оставлю, но…
— При такой организации погрузочных работ, капитан, — резко оборвал его Наумов, — в сроки, отведенные приказом, вы не уложитесь.
— Мы в эти сроки никогда не укладывались, господин полковник, невозможно уложиться.
Наумов вызвал коменданта порта. Им оказался холеный морской офицер. Густая седина удлиненных висков и белоснежная манишка резко выделялись на фоне черной, хорошо подогнанной формы. Подойдя к Наумову, офицер манерно вскинул ладонь к козырьку фуражки и представился:
— Комендант порта капитан второго ранга Горзон-Стальский. — Опустив руку, добавил: — Лев Авраамович, если угодно.
Предъявив коменданту документы, полковник Наумов выразил уверенность, что они найдут доброе начало для согласованной работы.
— Меня, с вашего позволения, больше удовлетворил бы добрый конец, — улыбнулся комендант и уже серьезно сказал: — Все, что от меня зависит, сделаю, но от меня ни-че-го не зависит.
— Как вас понять?
— Складские работники, рабочие роты и даже караульное подразделение мне не подчинены, а порядок требуют с меня — до такого не додумается даже одесский раввин.
— Вы скромничаете, Лев Авраамович, права коменданта вполне достаточно, чтобы навести здесь порядок. Я вам помогу в этом.
— Любопытно, как можно устранить беспорядок, когда в основе его лежат противоречивые приказы свыше? — усмехнувшись, сказал комендант и тут же поправился: — Приказы, разумеется, не исключают проявление инициативы подчиненных, и мы, конечно, с благодарностью примем вашу, господин полковник, помощь.
— Посмотрите на расстановку подвод, — Наумов указал на площадку. — Теряется много времени на то, чтобы убрать груженые, а на их место подать другие. Мешает этому противоположный ряд штабелей. А эти два штабеля будто умышленно сложены здесь, чтобы создать «пробку». И никто не подумал убрать их, хотя для этого требуется всего час времени. Странно, очень странно.
— Так точно, странно, господин полковник, — пробормотал капитан Верба, — недосмотрели. Но не извольте беспокоиться, я их, скотов тупорылых, научу работать.
Наумов не обратил внимания на слова капитана и посоветовал коменданту:
— Необходимо открыть запасные ворота, сделать их выездными, а на прилегающих улицах установить строгое регулирование движения.
Вместе они прошлись по пристани, наметили магистраль, посты регулирования и места для штабелей по габаритам и весу грузов.
Горзон-Стальский внимательно слушал, согласно кивал головой, поддакивал. Его односложное: «Совершенно пр-равильно» звучало как горькая ирония.
— Для выполнения вашего предложения, — вздохнул он, — надо установить дополнительный круглосуточный пост у выездных ворот. А я только что получил приказ — сократить численность караульной роты еще на двадцать процентов за счет годных к строевой службе, коих откомандировать в действующие части. Это четвертое сокращение.
— Я поставлю вопрос о восполнении караульной роты за счет команд слабосильных и выздоравливающих.
Горзон-Стальский поднял очи в гору и на церковный манер произнес:
— Да ниспошлет нам владыка благодать свою-у и поможет в делах мирски-их. — Но, встретившись с осуждающим взглядом полковника, приложил руку к груди и извиняющимся тоном сказал: — Разве я против умных распоряжений… Если так надо — пожалуйста.
— Завтра к вечеру указания генерала Домосоенова должны быть выполнены, — строго сказал Наумов. — Я вас больше не задерживаю, господин капитан, — кивнул он Вербе.
Наумов попрощался было с комендантом порта и направился к проходной, но тут увидел строй солдат.
— Куда они так рано? — спросил он, глянув на часы.
— На обед. Первая смена начинает работу перед восходом солнца, — ответил комендант.
Послышалась команда унтер-офицера:
— Смир-рр-но! Равнение на-пра-во!
Наумов недовольно махнул: «Вольно!» Внимательно осмотрев строй, снова заметил молодого веснушчатого паренька. «Да, без сомнения, это он».
— Скажите, Лев Авраамович, — спросил Наумов, — эти солдаты здесь потеряли воинский вид и боевую доблесть или прибыли такими?
— В основном это пленные красноармейцы. Кому не доверяют оружия, направляются в рабочие подразделения.
— Честь имею.
Наумов медленно шел по Приморскому бульвару. Его взволновала встреча с молодым солдатом.
Как специальный корреспондент английской газеты «Дейли миррор» Ринг Дайвер Наумов ехал в международном вагоне. На станции Кавказская железнодорожники обнаружили какую-то поломку и отцепили вагон. Наумову пришлось перейти в общий, битком набитый мешочниками, спекулянтами и иным серым людом. Он кое-как отыскал себе место.
На полустанке в вагон вошли два красноармейца. Совсем еще молодой паренек с бледным, густо усыпанным веснушками лицом привалился спиной к перегородке и, уставившись в окно, отрешенно замер.
Старший, с обветренным скуластым лицом, был взбешен и, энергично жестикулируя, кого-то громко поносил.
Из потока слов можно было понять, что где-то тут недалеко бандиты напали на хутор и порубали клинками всех красноармейцев подвижного агитпункта. Жителей хутора угнали в степь, а хаты сожгли.
— Сами-то, родимые, отбились али как? — спросила щупленькая старушка, сжимавшая узел на коленях.
Ее тихий и робкий голос повлиял на красноармейца неожиданным образом. Он устало повернулся к ней и осевшим голосом сказал:
— Нет, маманя, мы ездили в Кавказскую по делам. А вернулись — кровь да дым, трупы да головешки.
Старушка заохала, закрестилась и зашептала молитву.
Ночью вагон наполнился разноголосицей храпов и стонов, сопений и всхлипываний. Пахло потом, прелыми ноговицами, перегаром самогона и дымом махры.
Павел всю ночь не спал. Не сомкнули глаз и красноармейцы.
