— Черт возьми, дорогой земляк, — обратился лейтенант к мушкетеру, — я предполагаю, что вы, так же как и я, француз, хотя встречаю вас в стране гиперборейской и если не совсем дикой, то, по крайней мере, порядочно варварской! Скажите мне, ради Бога, что во мне такого странного, из-за чего мое появление привело в волнение весь город? Или морской офицер считается в Лорьяне такой невидалью, что способен возбудить внимание всех без исключения нижнебретонских туземцев? Вы меня этим очень обяжете, и мне весьма приятно будет воспользоваться первым случаем, чтобы оказать и вам услугу.
— Это несложно, — ответил граф Эмманюель. — В этом любопытстве нет ничего оскорбительного ни для вашего мундира, ни для вас самих; в доказательство скажу вам, дорогой собрат — ибо по вашим эполетам я вижу, что мы носим почти одинаковый чин в вооруженных силах его величества, — я разделяю любопытство, в котором вы упрекаете этих добрых бретонцев, хотя у меня, вероятно, гораздо больше причин заняться решением той задачи, которая их так занимает.
— Если я могу помочь чем-нибудь в вашем исследовании, — ответил моряк, — то мои познания в алгебре к вашим услугам; только здесь не совсем удобно заниматься математическими доказательствами. Если вам угодно, отойдем немного от этих славных людей, ибо они способны лишь запутать наши вычисления.
— Весьма охотно, — ответил мушкетер, — тем более что, если я не ошибаюсь, вы, идя в эту сторону, будете ближе к вашей шлюпке и матросам.
— О, об этом не беспокойтесь! Если вам не по пути, то пойдемте куда хотите. Мне торопиться некуда, а людям моим тем более. Вот здесь можно свернуть, если вам угодно.
— Нет, нет, напротив, пойдемте вперед и будем держаться берега. Так будет удобнее обсудить вопрос, о котором я хочу говорить с вами. Пойдемте по этой косе, пока под ногами будет земля.
Молодой моряк молча последовал за графом д’Оре с таким видом, словно ему совершенно безразлично, куда идти. Двое молодых людей, только что впервые встретившиеся, шли, взявшись под руку словно друзья детства. Дойдя до оконечности мыса, вдававшегося в море, подобно наконечнику копья, на двести-триста шагов, граф Эмманюель остановился и, указав рукой на таинственный фрегат, спросил:
— Знаете ли вы, что это за корабль?
Моряк бросил на своего нового знакомца быстрый испытующий взгляд. Равнодушно поглядев на море, он ответил:
— Это, как видите, красивый тридцатидвухпушечный фрегат, он стоит с зарифленными парусами, на кормовом якоре, чтобы можно было выйти в море по первому сигналу.
— Извините, — улыбнулся Эмманюель, — я не о том вас спрашиваю. Мне совершенно безразлично, сколько на нем пушек и на каком якоре он дрейфует — так, кажется, по-вашему?
Здесь в свою очередь улыбнулся моряк.
— Но мне хотелось бы знать, — продолжал граф, — какой нации принадлежит этот фрегат, куда он идет и как зовут капитана.
— Какой он нации — немудрено угадать: если он не француз, так, вероятно, большой плут. Вы видите, у него безупречный флаг, хоть и немного потрепанный от долгой службы, — вот и все. Куда он идет, вы тоже знаете: комендант форта, когда вы его спросили, сказал вам, что фрегат идет в Мексику.
Эмманюель с удивлением посмотрел на лейтенанта.
— Что же касается его капитана, то нелегко сказать, кто он такой. Одни уверяют, что он моих лет или ваших — по-видимому, мы с вами вышли из колыбели в одном возрасте, хотя при нашей профессии кому-то из нас, верно, придется лечь в могилу пораньше. Иные готовы поклясться, что он ровесник дяде моему, графу д’Эстену, который, как вы, вероятно, знаете, недавно произведен в адмиралы и теперь помогает в Америке мятежникам, как их еще называют во Франции. Имени капитана я тоже не могу сказать вам: говорят, он сам его не знает, а пока, впредь до счастливых обстоятельств, которые ему все откроют, он называет себя Полем.
— Полем?
— Да, капитаном Полем.
— Поль… а как же его фамилия?
— Поль Провиденский, Рейнджерский, Альянский — смотря по имени корабля, которым он командует. Сами знаете, во Франции немало людей, смело прибавляющих к своему коротенькому имени название какого-нибудь поместья и водружающих на все это рыцарский шлем или баронскую шапку, и герб на их печати или карете кажется таким древним, что приятно посмотреть. Вот и с капитаном так же. Теперь, полагаю, он называет себя Полем Индианским и, очевидно, гордится этим именем; по крайней мере, рассуждая как моряк, я думаю, что он не променял бы свой фрегат на самое лучшее поместье от Брестского порта до устья Роны.
— Но в конце концов, — продолжал Эмманюель, на минуту задумавшийся над странной смесью иронии и простодушия, звучавшей в словах собеседника, — каков характер этого человека?
— Его характер? Но, любезный… барон… граф… маркиз?
— Граф, — слегка поклонился Эмманюель.
— Ну так, любезный граф, позвольте вам сказать, что вы ведете меня от одной задачи к другой: я уже говорил, что рад и готов служить вам своими познаниями в математике, но не для того чтобы искать неизвестное. Его характер? Боже мой, дорогой граф, кто до конца может понять характер человека? Разве только он сам, да и то… Вот я уже лет двадцать борозжу море то килем брига, то килем фрегата. Можно сказать, что океан у меня перед глазами с тех пор, как помню себя, что я наблюдаю и изучаю прихоти моря с того времени, как научился говорить, а рассудок мой стал соединять слова в мысли, и все-таки я еще не знаю характера океана, хотя его волнуют только четыре главных ветра и тридцать два румбовых — вот и все. Как же можно понять человека, которого обуревают тысячи страстей?
— Да я этого и не требую от вас, дорогой… герцог… маркиз… граф?
— Лейтенант, — подсказал молодой моряк, поклонившись так же, как прежде Эмманюель.
— Я не требую от вас, дорогой лейтенант, философского повествования о страстях капитана Поля. Мне только хотелось узнать от вас два обстоятельства. Во-первых, как вы считаете: он человек чести?
— Прежде всего, дорогой граф, давайте обсудим значение этого слова. Скажите мне, что вы подразумеваете под словом «честь»?
— Позвольте заметить вам, дорогой лейтенант, что ваш вопрос весьма странен. Честь есть честь.
— Вот-вот: понятие без определения, как слово «Бог». Ведь точно так же Бог есть Бог, однако каждый создает его на свой манер: египтяне поклонялись его воплощению в облик скарабея, израильтяне — в облик золотого тельца. То же и с честью. Существует честь Кориолана, честь Сида, честь графа Хулиана. Поставьте точнее ваш вопрос, если ждете ответа.
— Пусть так! Мне хотелось знать, можно ли положиться на его слово?
