— Послушай, братец, ты это всерьез насчет того, что нам здесь опасно задерживаться?
— Я всегда говорю всерьез, Михайлушка. Это очень опасно.
— Черт возьми! Тогда зачем откладывать отъезд на завтрашнее утро? К чему рисковать головой, тем более моей, раз мы думаем о короне? Я предпочитаю смотаться немедля!
— Излишняя торопливость вредит порой больше, чем промедление, — улыбнулся Федор. — Не тревожься, я все продумал.
Он оставил нерешительно приостановившегося Олельковича в темном коридоре и быстро вышел во двор. Но тут его настиг Ольшанский.
— Федор, — сказал он, оглядываясь, — нам действительно грозит опасность?
— Весьма незначительная, брат, не следует ее преувеличивать.
— Тогда я не еду завтра утром.
— Почему? — изумился Федор.
— Если есть хоть малейшая опасность — я не оставлю тебя наедине с ней.
— Но я сам уеду послезавтра.
— Я до конца останусь вместе с тобой! — решительно заявил Ольшанский.
Федор чертыхнулся в душе и сказал:
— Ладно, посмотрим.
Ранним утром следующего дня князь Федор, как обычно, занимался делами.
— Гонец, которого я посяал вместе с Яковом, вернулся, — докладывал Юрок, — Яков принят на службу в замок Горваль.> Никифор Любич нашел в Горвале человека, которого Семен не должен ни в чем заподозрить. Этот человек порекомендовал князю Якова, назвав его своим братом, только что приехавшим из Польши. Связь с нами Яков будет поддерживать через Никифора, с которым в определенное время будет встречаться.
— Превосходно.
— Только что вернулся один из людей Крепыша. Он сообщает, что Глинский спокойно провел ночь в Гомеле, Ни с кем не встречался, никому не отправлял писем и в полдень вместе с Гансом и сыном выехал в Речицу. У хозяина постоялого двора он подробно расспрашивал о состоянии дорог на Туров, Пинск, Берестье. По-видимому, он направляется в Польшу.
— Речица — королевский замок, — задумчиво проговорил Федор.
— Остальные двое следуют за ним по пятам и следят за каждым шагом. После того как он минует Речицу, один вернется к нам с донесением, второй проводит его до Турова. Дальше, я полагаю, нет смысла наблюдать.
— Ты прав. Если… Одним словом, все выяснится в Речице. Важно, заедет ли он в королевский за мок?
— Завтра утром мы узнаем об этом.
— Дальше. Есть короткая весточка от Леваша Копыто. У него все в порядке, ждет дальнейших указаний. Да, еще пишет о каких-то неважных пустяках.
— Неважных пустяков не бывает — запомни это на всю жизнь, Юрок! Каждая мелочь — скрытое отражение больших событий, и мыслящий разум всегда сумеет разглядеть в пустяке его тайный смысл. О чем речь?
Юрок покраснел, достал из своей сумки письмо Леваша и, пробежав глазами несколько строк, изложил:
— Человек князя Семена, некий Ян Кожух Кроткий, бежал, бросив свою семью, но прихватив молоденькую девушку, похищенную им незадолго до этого с московской стороны. Ее жених, некто Филипп Бартенев, со своими людьми погнался за ними и вот уже четыре дня, как пишет Леваш, не вернулся обратно.
— Этот Бартенев тоже с московской стороны?
— Нет, он с нашей. Сосед Леваша.
— А кого из семьи оставил Кожух Левашу?
— Жену и двоих детей — мальчика и девочку.
— Вот как? И что это, по-твоему, значит?
— Я думаю, это значит, что Кожух дорожит возлюбленной гораздо больше, чем семьей. Федор улыбнулся.
— Насколько мне известно из многочисленных наблюдений, похищенных возлюбленных оставляют первыми в случаях, подобных тому, что произошло на Угре. А уж если Кожух в панике, спасаясь от Леваша, который, как ты знаешь, пленных не берет, бросил жену, а главное — детей, но не забыл взять с собой какую-то девчонку с другой стороны, которая к тому же еще невеста его соседа, — готов ручаться: здесь речь идет о чем угодно, только не о любви! Куда теперь направляется Кожух? Конечно, в Горваль к Семену. Где Бартенев? Преследует его! Кожуху некуда деться. Если он укроется у Семена и Бартенев узнает это, он-тут же созовет свидетелей. Кожуха будут судить и повесят за похищение, Семену тоже не поздоровится! Так что же этот Кожух, совсем дурак, что ли; и не понимает этого? Нет, тут что-то не так. Либо Бартенев не с нашей, а с московской стороны. Либо по каким-то причинам он не может действовать законно. В обоих случаях здесь кроется какой-то замысел Кожуха, а скорее всего — Семена. Немедленно пошли гонца к Никифору, пусть Яков разузнает все о Кожухе и о планах Семена на Уфе.
Федор задумался.
— Я начинаю подозревать, что здесь речь идет о политике. И о политике большой. А ты говоришь, неважные пустяки…
Князь Бельский прощался с князем Олельковичем на том же самом месте, где ровно три дня назад встречал его.
Как и тогда, Олелькович был навеселе и, отвечая на укоризненный взгляд Федора, попытался виновато отшутиться:
— Да я ничего, Федя — это все он. Такой, знаешь, строптивый конь. Не хочет везти меня, и все тут. Пришлось на дорожку — самую малость… Медок у тебя отменный. — Он попытался весело захохотать, но смех получился жалкий и неестественный.
— Помни все, что я сказал тебе вчера, Михаил, иначе не сносить нам всем головы, и тебе в первую очередь! Ни слова никому! И не пей, черт тебя подери! Хотя бы ради этого тебе пришлось повсюду ходить пешком!
— Ну ладно, Феденька, ладно, я буду, это… Как ты сказал… Ну в общем, ты того… Это… Не волнуйся. Прощавай, брате!
Они обнялись, как обнимаются чужие люди, когда хотят показать окружающим, что они в большой дружбе.
Олелькович уже было двинулся в путь, потом вернулся и, оглядываясь на свою дружину, заискивающе попросил:
— Ты, Феденька, это… Скажи Ольшанскому, что бы он никому… Ну в общем, чтоб эта дурацкая история с этим, как его…. Ну с быком… Не выплыла.
Теперь, когда я уже не просто Олелькович, а… ну, в общем, — сам знаешь… Это неудобно! И потом, если бы проклятый Глинский не вывел бы меня из равновесия… Я уже приготовился бить быка прямо в сердце, когда этот выскочка, с перепугу отбежав в сторону, случайно угодил в зверя и отнял у меня заслуженную победу.
— Ты можешь быть спокоен, — холодно ответил Федор и едва слышно добавил сквозь зубы, — государь.
Олелькович тяжело развернул коня и грузно поскакал вдогонку поредевшему отряду своих людей.
У его седла мерно покачивалась огромная лохматая голова зубра и смотрела на Федора мертвыми глазами.
Олелькович двигался по Стародубской дороге, направляясь в Гомель с тем, чтобы там пересечь Сож, оттуда — на Речицу и, переправившись через Березину, — прямой дорогой в свой стольный город Слуцк.
