Ибо Любовь соткана из Духа, и она не подвластна Смерти.
Глава IX
О прощании Хармионы, о смерти Хармионы, о смерти старой женщины Атуа, о возвращении Гармахиса в Абидос, о его исповеди в Зале Тридцати Шести Колонн, и о приговоре, который вынесли Гармахису верховные жрецы
Хармиона отпустила мою руку, которую все это время сжимала, охваченная ужасом.
– Твоя месть, о Гармахис, ужасна! – произнесла она хриплым голосом. – О Клеопатра, ты совершила множество грехов, но ты была истинной царицей! Помоги мне, принц, надо перенести этот прах на ложе и убрать по-царски, чтобы она своим безмолвием оказала последний прием посланникам Октавиана, как подобает последней царице Египта.
Я ничего не ответил, ибо на сердце у меня было тяжело, и теперь, когда цель моей жизни была достигнута, мною овладела неимоверная усталость. Мы вместе подняли тело и положили на золотое ложе. Хармиона надела ей на восковой матовый лоб золотой урей, причесала черные, как ночь, волосы, в которых не было ни единой седой волосинки, и в последний раз закрыла глаза, совсем недавно сверкавщие красотой и переменчивые, как море. Она сложила холодные руки на груди, в которой некогда бушевала страсть, выпрямила согнутые под вышитым одеянием колени и у головы положила цветы. Клеопатра в дарованном смертью холодном величии была еще более прекрасна, чем в овеянный дыханием живой красоты час наивысшей славы!
Мы отошли на шаг и посмотрели на нее и на мертвую Ирас у ее ног.
– Всё! Свершилось! – промолвила Хармиона. – Мы отмщены. А что теперь, Гармахис, пойдем той же дорогой? – Она кивнула на стоявший на столе фиал.
– Нет, Хармиона. Нет, я продолжу жить. Продолжу жить, чтобы умереть гораздо более жестокой смертью. Мое земное покаяние я не могу закончить так просто и не могу сам прервать срок искупления своей вины.
– Пусть будет так, Гармахис! Тебе виднее. А я… Я тоже умру, но раньше. Моя игра сыграна, и я тоже искупила свою вину. О, какая горькая мне выпала судьба – я приношу несчастье всем, кого любила, и умру нелюбимой, ни одна душа не вспомнит обо мне. Вину перед тобой я искупила. Вину перед разгневанными богами тоже, а теперь я хочу найти способ искупить свою вину перед Клеопатрой, для чего мне придется воссоединиться с ней в Преисподней, где она теперь пребывает! Она ведь любила меня, Гармахис. Теперь же, когда она умерла, я поняла, что после тебя любила ее больше всех на свете. И потому я выпью из того же кубка, из которого пила она и Ирас! – И она уверенной рукой вылила остаток яда из фиала в чашу.
– Подумай хорошенько, Хармиона, – сказал я, – ведь ты еще молода и можешь прожить много лет. Время изгладит твои печали, погасит твои воспоминания.
– Да, могу, но не хочу! Жить терзаемой воспоминаниями о содеянном зле, бессонными ночами сгорая от стыда, который словно вода из неиссякаемого источника будет литься из моего раздавленного горем сердца? Жить, мучаясь от любви, от которой я не в силах избавиться? Уподобиться искалеченному бурей дереву, которое день за днем одиноко стонет под напором небесного ветра на краю пустыни, смотреть на пустыню моей жизни и ждать удара молнии? А молния не спешит… Нет, Гармахис, этого я не хочу, такая жизнь не для меня. Я бы давно умерла, как моя душа, но мне нужно было жить, вернее, существовать, чтобы служить тебе. Теперь я больше тебе не нужна и поэтому уйду. О, прощай же! Прощай навеки, ибо никогда больше я не увижу твоего лица, и там, куда ухожу я, тебе не быть. Ведь ты не любишь меня, потому что по-прежнему любишь эту царственную женщину, которую ты, как гончий пес, затравил до смерти. Тебе никогда не получить ее, так же, как мне никогда не получить тебя – вот к какому горькому концу привела нас Судьба. Об одном я попрошу тебя, Гармахис, прежде чем стану для тебя всего лишь постыдным воспоминанием, я хочу молить тебя о милости. Скажи, что ты простил меня, насколько в твоей власти прощать, и в знак прощения поцелуй меня… Не как влюбленный! Просто поцелуй меня в лоб, и тогда я отойду с миром.
Она подошла ко мне, посмотрела на меня и протянула ко мне руки, губы ее задрожали.
– Хармиона, – ответил я. – Мы сами решаем, как нам поступать и что вершить, добро ли, зло ли. И все же я думаю, что нашей судьбой руководит Высшая Судьба, которая, налетая ветром с каких-то неведомых берегов, раздувает наши маленькие паруса и, как бы мы ни боролись, уносит наши ладьи на погибель. Я прощаю тебя, Хармиона. И надеюсь, что когда-нибудь боги простят меня. Этим поцелуем, первым и последним, я скрепляю наше примирение. – И я прикоснулся к ее лбу.
Больше она ничего не говорила, лишь какое-то время неподвижно стояла и смотрела на меня печальными глазами. Потом подняла кубок и сказала:
– Царственный Гармахис, этот яд я пью за твое здоровье. Лучше бы я выпила его до того, как впервые увидела твое лицо! Прощай, фараон! Когда твои грехи искупятся, ты еще будешь царствовать над высшими мирами, куда мне хода нет, и твоя рука еще будет сжимать скипетр божества, царский жезл, которого я тебя лишила. Прощай же навек, больше мы не увидимся!
Она выпила яд, бросила на пол кубок и какой-то миг стояла с широко раскрытыми глазами, как человек, встречающий Смерть. Потом Смерть пришла, и Хармиона, прекрасная египтянка, замертво упала на пол.
Я тихо подошел к Клеопатре и, пока никто меня не видел, сел рядом с ней на ложе и положил ее голову себе на колени, как много лет назад, той ночью, рядом с пирамидой, когда была осквернена гробница Менкаура. Затем я поцеловал ее холодный лоб и вышел из дома Смерти, отмщенный, но с болью в сердце.
– Эй, лекарь! – окликнул меня один из стражников, когда я проходил через ворота. – Что там, в мавзолее, происходит? Мне показалось, я слышал чьи-то предсмертные крики.
– Ничего там не происходит… Все уже произошло, – ответил я и пошел своей дорогой.
Едва выйдя в темноту, я услышал голоса и топот ног посланцев Октавиана.
Я быстро пришел домой и увидел Атуа, ждущую меня у ворот. Она провела меня в дальнюю комнату и затворила двери.
– Свершилось? – спросила она, повернув ко мне изборожденное морщинами лицо, ее седые, белые, как соль, волосы блестели в лучах светильника. – Но зачем же я спрашиваю? Я ведь и так знаю, что все кончено!
– Да, все закончилось. И закончилось хорошо, старая женщина. Все мертвы! Клеопатра, Ирас, Хармиона… Все, кроме меня. Я один остался жить.
Старуха распрямила плечи и воскликнула:
– Теперь позволь и мне уйти с миром. Я увидела смерть твоих врагов и врагов Кемета. Ла-ла! Значит, не напрасно я прожила больше положенных человеку лет. Мои желания исполнились: я собрала росу Смерти, и твои враги испили мой сбор! Поникло надменное чело! С него упала корона! Позор Кемета обратился в прах! Ах, как бы я хотела видеть смерть этой распутницы!
