– У меня нет писем от Фридриха Великого.
– Общался ли ты с какими-нибудь гонцами из этого государства?
– Нет.
– Состоишь ли ты в обществе масонов?
– Нет, Ваше Величество.
С каждым ответом голос Павла крепчал, он уже оправился от первого испуга, а на императрицу вдруг волной, даже спине горячо стало, накатилась ярость. Будь ее воля, она бы ударила этого глупого несмышленыша, недотепу, игрушку чужих страстей. Ей вспомнились слова из депеши английского посланника, которую перлюстрировал черный кабинет: «слабость характера Павла равняется слабости его телосложения». Вот он стоит перед ней: низкорослый, некрасивый, тщедушный. И находятся мерзавцы, которые считают, что он будет выглядеть на русском троне лучше, чем она! Да разве ему под силу вести Россию к великой цели?
– Я хочу сказать тебе, – громко прокричала Екатерина и неожиданно для себя самой затопала ногами, – чтобы ты думать о троне забыл.
Павел молча склонился в поклоне, лопатки, как недоразвитые крылышки птенца, нервно вздрагивали под камзолом.
– О нашем разговоре не должна знать ни одна живая душа. И Панину ни слова. Имей в виду, твой каждый шаг будет на виду, за тобой установят на время негласный надзор. И не приведи бог, что ты дашь мне повод усомниться в твоем чистосердечии! Иди!
Павел, не разгибая спины, пятясь приблизился к выходу. «Правильно, что я дала себе волю, правильно, что топала ногами. Так оно доходчивее», – подумала Екатерина, когда за сыном закрылась дверь.
На следующий день Шишковский выслушивал от императрицы четкие приказы: дело о заговоре прекратить, Бакунина из-под домашнего ареста освободить, арестованных Вернова и Кныша принудить написать прошение об отставке, а далее ночью, тайно, развести их по собственным имениям. Без права выезда и под негласный надзор полиции.
– Вернов где живет?
– Именьице у него в московской губернии.
– Ну вот, в именьице и доставить. Пусть хлебопашеством займется, это ему прыти-то поубавит. А Кныш?
– У этого и именья нет. Это у него родственник богатый по материнской линии есть. Он и составил ему в свое время протекцию в гвардию. А у батюшки только домишко хилый под Великим Новгородом и пять душ крепостных.
– Вот и хорошо. Кныша к батюшке. Поест черствый хлеб, смотришь, и образумится. Да чтоб грамотно прошение об отставке написали. Первому наказание за дуэль, второму за растрату казенных денег.
– Так не было растраты-то, Ваше Величество.
– Это не важно.
– А что с немчиком этим делать, со Шлосом?
– Выслать из России немедля, и чтоб духу его здесь не было. Глафиру Турлину сыскали?
– Никак нет. Она ведь без документов, и приметы неясные.
– Прекратите поиски. Я думаю, сия Турлина сама на поверхность вынырнет. Это дело я оставлю себе.
В разговоре с Сегюром, французским посланником, Екатерина сказала как-то: «Я люблю хвалить и награждать громко, а порицать тихо». Воистину умная женщина!
17Наверное, надо было бы трагичнее описать встречу Ипполита Ивановича с ожившей Глафирой, но все произошло гораздо скромнее, чем казалось поначалу. Чета Кокошкиных явилась в дом опекуна днем и попросила дворецкого доложить о себе. Выглядели молодые скромно, но вполне достойно: Глафира в новом салопе, в шляпке с меховой оторочкой, Степан в парике с буклями и шляпе с султаном. Словом, в нем никак нельзя было признать замшелого мужика, который передал пакет для Шлоса.
Дворецкий принял офицерскую епанчу и кокетливый салоп, препроводил визитеров в гостиную и поплелся докладывать барину.
Ипполит Иванович в грусти и задумчивости пребывал у себя в спальне, то есть лежал в халате на посели и смотрел в потолок. Он никого не хотел видеть, а уж тем более неведомых Кокошкиных – зачем пришли, что надо? Не знает он никаких Кокошкиных и знать не желает.
– Иван, я болен, умираю, пошли их к черту!
К удивлению дворецкого, после сообщения о болезни барина и полной невозможности светской беседы, гости не покинули дом, а заявили, что готовы ждать Ипполита Ивановича хоть до вечера.
Воля ваша… Дворецкий поклонился и вышел. Не гнать же их силой, в самом деле. Сами соскучатся до вечера сидеть и уйдут со двора. Через час старик наведался в гостиную. Гости расположились там, как в собственном дому. Хорошенькая дама вышивала бисером заготовку для кошелька, а офицер с невозмутимым видом читал книгу. При виде дворецкого, он снизошел до объяснения:
– Ежели господин Веселовский в течение часа к нам не выйдут, изволь сообщить, что мы сами пойдем по апартаментам его разыскивать. И напомни барину, что его хотят видеть соседи Марьи Викторовны по псковской усадьбе.
Что делать? Таких с помощью дворни не выгонишь. Мало того что у господина шпага у бедра висит, так он еще и тростью офицерской запасся. Дворецкий опять потащился с докладом.
Соседи, говоришь? Может, их дурища Марья прислала? Бестолковая курица, вот ведь взяла волю, ведет себя, словно барыня. Ипполит Иванович нехотя сполз с постели. В камзол облачаться не стал. Не великие персоны, деревню в Петербурге не зазорно и в халате принимать.
А дальше состоялась встреча. Первым, на кого опекун обратил внимание, был офицер в парадном облачении: василькового цвета кафтан, золотой погон на плече, штиблеты черной кожи ярко начищены и пуговки на них меленькие, аккуратные, словно гвоздиками прибиты. Нет, что ни говори, а армия, это красиво! Сам он партикулярный человек, никогда не служил, но к военным относится с полным уважением. У них особая походка, стать, и голова посажена эдак стройно, словно на римских мраморах.
– Я вас слушаю, – вежливо обратился он к Кокошкину.
И тут его взгляд упал на юную даму. Обидно сказать, но никакого шока у Ипполита Ивановича не случилось и ужаса он не испытал, только навалилась на него вдруг смертная тоска. В глубине души у него всегда были подозрения относительно смерти Глафиры. Что-то здесь не так. Глупая история про самоубийство совершенно не соответствует характеру строптивой девицы. Еще в убийство он мог поверить, но откуда взяться в их глухомани лихому человеку? И трупа он не видел. А Марья хоть и практична, но глупа и труслива. Смерть Глафиры всех устраивала, а самого Ипполита Ивановича тем более.
Глафира была явно разочарована, что появление ее не произвело должного эффекта. Дева ждала, что Ипполит Иванович бухнется в обморок, в крайнем случае замашет руками, а именно так на сцене представляют встречу с ожившими мертвецами, пытаясь прогнать их от себя, а опекун осклабился, обнажил в улыбке акульи зубы и с выражением восторга выпалил.
