— Сдаться? — проговорил я. — Сомневаюсь, что она на это пойдет.
— Ну, ладно, вы ее лучше знаете.
Генерал посмотрел на меня с каким-то особенно лукавым выражением лица, которое, как я уже успел заметить за несколько часов пребывания в его штаб-квартире, появлялось всегда, стоило кому-нибудь произнести ее имя. Очевидно, ее представляли этакой великолепной тигрицей в человеческом облике, которая в полуобнаженном виде расхаживает по своим роскошным апартаментам, наслаждаясь тем, как пытают отвергнутых ею любовников — о, у моего набожного поколения было весьма живое воображение, это я вам говорю! [XLIII*]
— Мы, конечно, попробуем вести переговоры, — продолжал Роуз, но, поскольку мы не можем гарантировать неприкосновенности ее последователям, лучше и не тратить зря силы. С другой стороны, может быть, она и не захочет, чтобы жители города подвергались постоянным бомбардировкам, а затем испытали все ужасы штурма, а? Я имею в виду, что, будучи женщиной… кстати, какая она?
— Это настоящая леди, — сказал я, — исключительно красивая, пользуется французскими духами, очень добра к животным, фехтует, как венгерский гусар, молится по нескольку часов ежедневно, отдыхает, раскачиваясь на шелковых качелях в зеркальной комнате, устраивает послеполуденные чаепития для других леди и развешивает преступников на солнышке за большие пальцы рук. И еще она горячая наездница.
— Боже правый! — воскликнул Роуз, уставившись на меня, а за его спиной и весь штаб выпучил глаза от изумления, облизывая губы. — Вы это серьезно говорите?
— А что насчет ее любовников, а? — поинтересовался один из штабных, потный, с бегающими глазками. — Говорят, у нее целый гарем мускулистых молоденьких самцов, которых регулярно накачивают любовными микстурами…
— Она мне об этом не рассказывала, — мягко ответил я, — а я не спрашивал. Полагаю, что и вы бы не спросили на моем месте.
— Ну, ладно, — проворчал Роуз, снова странно посмотрев на меня. — Мы должны определенно решить, что с ней делать.
Этим я и занимался на протяжении трех последовавших дней, пока пушки и восьмидюймовые мортиры продолжали грохотать, пробивая солидную брешь в южной стене и поджигая баррикады повстанцев калеными ядрами. Мы подбили большую часть ее тяжелых пушек и на 29-е Роуз отдал окончательные приказы своим пехотным штурмовым отрядам — а мы все еще не имели твердого плана как захватить Лакшмибай невредимой. Чем больше я думал над этим, тем больше убеждался в мысли, что она и сама будет драться в рукопашную, когда наша армия прорвется ко дворцу. Теперь, после Лакноу, мне было несложно представить себе истекающие кровью тела на расшитом китайском ковре, разбитые пулями зеркала и вопящих мародеров, которые громят и рвут на куски все в этих бесценных апартаментах, кромсая саблями и штыками всех, что встает у них на пути. Господь — свидетель в этом для меня не было ничего нового, и я сам охотно прикладывал руки к подобном делам, особенно если они не представляли для меня опасности. Но это будут ее комнаты, ее собственность и я был достаточно сентиментален для того, чтобы сожалеть об этом, ведь я любил все это и был так счастлив там! Клянусь святым Георгом, должно быть, глубоко она запала мне в душу, если я даже начал жалеть ее чертову мебель…
Что же станет с ней в этом безумии крови и стали? Сколько я ни пытался, мне в голову не приходило ничего лучшего, как специально выделить взвод и приказать ему, ворвавшись во дворец, следовать прямо в покои принцессы и обеспечить ее безопасность. Клянусь Богом, по крайней мере одной мелочи — личного участия во всем этом — я любой ценой хотел избежать. Нет уж, мое дело будет принять ее и охранять уже после того, как вся резня закончится. Флэши, суровый и печальный тюремщик, строгий, но добрый, скрывающий принцессу от слишком любопытных глаз и похотливых штабных, одержимых грязными мыслями, — вот это мое! Ее нужно будет увезти отсюда, возможно, даже в Калькутту, где и решат, что с ней делать. Хорошенькое долгое путешествие — и принцесса будет благодарна видеть хоть одно дружеское лицо среди врагов — особенно если это человек, к которому она в прошлом была столь неравнодушна. Я вспомнил о павильоне и блестящем бронзовом теле, приближающемся ко мне, чувственно трепеща под звуки музыки. Ну что ж, теперь мы сможем танцевать так хоть каждую ночь в нашей личной повозке и если к прибытию в Калькутту я не похудею до двенадцати стоунов, то это будет не из-за недостатка ночных упражнений.
Я изложил мои соображения Роузу — их первую часть, конечно, про специально выделенный взвод — прямо за обедом в его палатке, и он в ответ пожал плечами и покачал головой.
— Слишком ненадежно, — заметил сэр Хью, — нам нужно сработать решительно и наверняка прежде чем битва подойдет к ее дворцу; нужно ее захватить и вывести в безопасное место еще до этого.
— Ну, тогда клянусь жизнью, что не могу себе даже представить, как вы собираетесь это сделать! — воскликнул я. — Не можем же мы послать кого-нибудь перед атакующим отрядом, чтобы он выкрал ее или сделал еще что-либо в этом роде? Он и ста ярдов не пройдет по улицам Джханси, а даже если это ему и удастся, то у рани несколько сотен гвардейцев-пуштунов, которые стерегут каждый дюйм в ее дворце.
— Нет, — задумчиво проговорил Роуз, затягиваясь своей чирутой. — Согласен, силой здесь ничего не добиться, но вот дипломатией? Как вы думаете, Листер?
Это был юный Гарри Листер, адъютант Роуза и единственный свидетель нашего разговора. За последние десять лет я встречался с ним несколько раз; он был специальным констеблем во время чартистского фарса 1848 года, когда мне пришлось взять жезл старого Моррисона и выполнять за него его гражданский долг. Тогда мы втроем — я, Гладстон и Луи Наполеон — не дали этой плебейской толпе выйти из берегов. Листер также был сообразительным малым; если бы ему повезло больше, то сейчас бы он уже стал фельдмаршалом.
— Может быть, подкуп, — если нам удастся найти подходящего среди ее офицеров? — предположил он.
— Слишком сложно, — буркнул Роуз, — и скорее всего мы просто потеряем деньги.
— Они едят ее соль, — заметил я, — вы не сможете подкупить их. — Кстати, в этом я был совсем не уверен, но мне очень хотелось прекратить этот разговор про интриги и секретные послания — слишком часто мне приходилось слышать это раньше и я прекрасно догадывался, кому в финале придется красться во вражеский лагерь — в полной темноте, с бурчащим от страха животом и вздыбленными от ужаса волосами. — Боюсь, что в конце концов мы вернемся к специально выделенному взводу, сэр. Хороший туземный офицер с ловкими джаванами…
