– Коня мне, – рявкнул он на своего агента.
Кони были приготовлены заранее. Пордака без помех проник в конюшню дворца светлейшего Максима, расположенного недалеко от курии, и сел в седло. К нему присоединились пятеро агентов, навербованных в городских притонах. Вид у них был довольно воинственный, и Пордака очень надеялся, что городские головорезы сумеют защитить его от случайного наскока.
Нотарий подъехал к городским воротам, когда последние телеги обоза с сокровищами уже покидали гудевший растревоженным муравейником город. Со стороны курии доносились громкие крики и лязг оружия. Пока что трудно было понять, кто там берет верх, но это в данную минуту не слишком волновало Пордаку. Куда больше его беспокоила мысль о том, успел ли трибун Аполлинарий с сотней клибонариев занять заранее оговоренную позицию. Пордака, в сопровождении своих агентов, поскакал вслед за обозом, стараясь держаться в отдалении, дабы не быть опознанным Фронелием или Целестиной. К счастью, пыль, поднятая телегами, послужила для него хорошим прикрытием. Нотарию удалось незаметно обогнуть обоз и даже опередить его на дороге, ведущей к Андрионаполю. Здесь в небольшой рощице его поджидал трибун Аполлинарий со своими клибонариями.
– Ну что? – спросил трибун у Пордаки, вспотевшего от переживаний и бешеной скачки.
– Это они, – ткнул пальцем в клубы пыли нотарий.
– И сколько их?
– Десятка полтора охранников и возницы, – возликовал Пордака. – Я бы не стал тебя отрывать от службы, светлейший Аполлинарий, если бы не подлость спекулянтов, прячущих продовольствие, чтобы потом продать его подороже. А голодные готы того и гляди взбунтуются, и тогда всем нам придется худо.
Клибонариям лихого трибуна даже не пришлось обнажать мечей. Охрана обоза разбежалась раньше, чем Пордака успел глазом моргнуть. Подчиненным Аполлинария с большим трудом удалось с помощью ругани и плетей удержать возниц, едва не побросавших лошадей прямо на дороге. Протест по поводу враждебных действий клибонариев выразила только благородная Целестина, однако и она быстро увяла, как только опознала в одном из грабителей светлейшего Пордаку.
– Будешь молчать – не обижу, – успел шепнуть ей нотарий, после чего умная женщина сразу же примолкла.
Обоз продолжил свой прерванный путь, но теперь уже под бдительной охраной конников императора Валента. Пока в создавшейся ситуации Пордаку огорчало только одно – бывший магистр Фронелий опять проскользнул у него между пальцев. А ведь наверняка негодяй выехал из города вместе с обозом. Впрочем, ввиду большого прибытка об этом досадном упущении можно было забыть. Куда больше Пордаку волновал другой вопрос: жив ли комит Лупициан? Придется ли нотарию отдавать ему половину сокровищ, или потери Пордаки ограничатся лишь небольшой суммой, выплаченной Аполлинарию и его подручным? Бывшего префекта анноны так и подмывало заглянуть в одну из телег, прикрытую плотной материей, но он сумел обуздать свое неуместное в данных обстоятельствах любопытство. Содержимое мешков он еще сумеет проверить, а пока следует спокойно обдумать, каким образом переправить обретенное богатство в Рим с наименьшими потерями. Если Лупициана действительно уже нет в живых, то Пордаке придется договариваться с Целестиной и ее мужем Софронием, что, конечно, чревато потерями, зато позволит нотарию избежать ненужных вопросов и придирок.
До виллы Максима, расположенной в десяти милях от города, обоз добрался уже под вечер. Вилла была обнесена довольно высокой оградой, и это как нельзя более устраивало светлейшего Пордаку. Он первым подскакал к воротам и грозно прикрикнул на замешкавшегося раба. Нотария в усадьбе знали очень хорошо, а потому никому и в голову не пришло ослушаться его приказов. Пятьдесят телег хоть и с трудом, но разместились в обширном дворе. Лошадей выпрягли и устроили под навесами. Оставалось только выпроводить клибонариев из усадьбы, не вызвав у них неудовольствия и подозрений. Пордака с широкой улыбкой на устах подошел к трибуну Аполлинарию и торжественно вручил ему довольно увесистый кожаный мешочек:
– Здесь пятьсот денариев. Подарок тебе и твоим людям от комита Лупициана.
Аполлинарий хоть и был удивлен неслыханной щедростью своего обычно скупого начальника, но деньги взял. После чего взмахом руки приказал своим людям следовать за собой. Пордака проводил глазами клибонариев, облегченно вздохнул и приказал рабам закрывать ворота. После чего помог скучающей Целестине выбраться из возка на дорожку, присыпанную речным песком.
– Надеюсь, тебя не слишком утомила эта поездка, благородная госпожа?
– Боже, – всплеснула руками Целестина. – Сколько на мне пыли.
– Сушь, – сочувственно вздохнул Пордака, хищным взглядом ощупывая ближайшую телегу.
В последний момент он все-таки не удержался и откинул полотно. Мешок, лежащий сверху, был под завязку набит монетами. В другом, если судить на ощупь, хранилась золотая посуда. У Пордаки перехватило дух. Такого богатства ему еще не приходилось видеть, а уж тем более трогать руками.
– Пойдем уже, – насмешливо сказала ему Целестина. – Золотом сыт не будешь.
Пордака хоть и с трудом, но все-таки оторвался от обретенных сокровищ. Сердце его трепетало от счастья. Будь его воля, он так бы и остался лежать на этих мешках, но здравый смысл подсказывал другое. Бурно проведенный день мог сказаться на его здоровье. Требовалось восстановить растраченные силы и промочить горло глотком хорошего фракийского вина.
– Ужин готов? – спросил он у склонившегося в поклоне управляющего.
– Не изволь сомневаться, патрикий, – расплылся в улыбке старый мошенник. – Я лично распорядился, чтобы к столу был подан твой любимый паштет из гусиной печенки.
Пордака до конца исполнил роль любезного и хорошо воспитанного римского патрикия, проводив Целестину, озабоченную своим внешним видом, до бассейна, заполненного теплой водой, и сдал ее на руки рабынь. К столу он пошел один. Но каково же было его изумление, когда он вдруг обнаружил в доме покойного ректора Максима людей, в общество которых он никак не рассчитывал попасть.
– Заставляешь себя ждать, светлейший Пордака, – обиженно прогудел при виде нотария магистр Фронелий. – Мы с патрикием Руфином и высокородными рексами успели уже по два раза кубки осушить, пока ты там возился во дворе.
Потрясенный Пордака икнул, взмахнул руками и рухнул без чувств прямо под ноги удивленного Фронелия.
– Что это с ним? – спросил магистр у своих сотрапезников.
– Это от радости, – усмехнулся Оттон Балт. – Такая неожиданная встреча.
Комит Лупициан, едва не ставший жертвой собственного гнева, все-таки сумел живым и невредимым выскользнуть из курии. Он долго отсиживался в какой-то сточной канаве, потом все-таки рискнул выбраться на белый свет. Готы уже покидали город, теснимые со всех сторон опомнившимися легионерами. Лупициан воспрянул духом, поменял запачканную одежду, для чего ему пришлось наведаться во дворец ректора Максима, и наконец-то снова ощутил себя чиновником высоко ранга, полновластным хозяином самой цветущей провинции Римской империи. И хотя в распоряжениях Лупициана никто не нуждался, он все-таки счел необходимым напомнить о себе трибунам и чиновникам, собрав их в разгромленной курии. Его речь была краткой, но энергичной. Вину за кровавую стычку он возложил на готов, назвав их вождей неблагодарными скотами. После чего публично объявил, что покарает их за дерзость. Военные и гражданские чины выслушали комита молча. Собственно, все чиновники отлично понимали, что миру во Фракии пришел конец и что сегодняшняя схватка – это всего лишь преддверие затяжной и кровавой войны, но осудить комита за горячность вслух никто из присутствующих не рискнул. Хотя Лупициан нисколько не сомневался, что очень скоро из объятой пламенем восстания провинции хлынет поток доносов в адрес божественного Валента, где именно комита объявят виновных во всех бедах, обрушившихся на Фракию.
