Луг Пре-о-Клерк, простиравшийся между Сеной и аббатством Сен-Жермен, был местом довольно отдаленным. Он считался владением студентов, которые проводили там большую часть досуга. Франсуа частенько ловил там рыбу на удочку. Жилетта молча сидела рядом и восхищенно вскрикивала всякий раз, когда он вытаскивал улов из воды. Но чаще всего он бездельничал. Он просто позволял течь этому существованию, спокойному и прекрасному, как сама Сена. Вечерами, возвращаясь вместе со всеми к воротам Бюси, Франсуа смотрел, как садится солнце за небольшой церквушкой, называвшейся то ли Сен-Пьер, то ли Сен-Пер, расположенной на улице того же названия и состоявшей всего лишь из нескольких крестьянских дворов.
В третье воскресенье мая, придя на Пре-о-Клерк, они заметили какое-то сборище. Человек десять студентов кого-то колотили. Приблизившись, они вскрикнули все одновременно, поскольку узнали жертву: избиваемый, болтавшийся от одного к другому, был не кто иной, как Берзениус!
Жан вмешался:
— Стойте! Что он вам сделал?
Завидев Жана, студенты приостановили расправу.
— Это шпион Карла Злого. Он нам сулил денег, если мы поддержим его хозяина. Заработать-то мы не прочь, да только не таким путем!
— И что вы собираетесь с ним делать?
— Выбьем пару-другую зубов, сломаем пару-другую ребер да бросим в Сену…
— Мысль неплохая, но у меня найдется получше: вы его отпустите!
— Как это?
— А вот так! От одной только мысли, что своим спасением обязан мне, он удавится!
Студенты посовещались и, в конце концов, приняли предложение. Жан приблизился к Берзениусу:
— Ты свободен благодаря мне. Скажи «спасибо», Берзен!
Берзениус посмотрел на Жана. Его глаза сверкнули ненавистью. Он прошипел:
— Берзениус!
— Как тебе угодно. Осел по-латыни «asinus», что не мешает ему оставаться ослом.
Раздался взрыв хохота. Берзениус потерял голову от бешенства и крикнул Жану:
— Шлюхин сын!
Жан испустил крик, похожий на волчий вой, и бросился на своего недруга. Берзениус тоже проявил проворство. Выхватив из-за пояса одного из студентов кинжал, он нанес удар, целясь в Жана. Тот перехватил его руку и изо всех сил впился в нее зубами. Берзениус завопил от боли и выпустил оружие. Вдвоем они повалились на землю. Франсуа сделал шаг к дерущимся, но остановился. Он не имел права вмешиваться. Впрочем, несмотря на свое слабое сложение, Жан очевидно брал верх. Упираясь коленом в грудь соперника, он удерживал его на земле, и все ниже склонялся к нему с оскаленным ртом.
Туссен крикнул:
— Глядите, он метит ему в горло!
Так оно и было. В этот миг в Жане не оставалось больше ничего человеческого. Рожденный волком, он вновь становился им. На лице Берзениуса отразился ужас, и он закричал:
— Пощады!
Крик сменился воем — челюсти Жана сомкнулись на его горле… Только тогда Франсуа прыгнул. Ударом кулака в затылок он оглушил брата. Берзениус высвободился и убежал с окровавленной шеей. Жан быстро пришел в себя.
— Зачем ты это сделал?
— Чтобы помешать тебе стать убийцей.
В конце концов, Жан успокоился, но Франсуа так никогда и не смог забыть лицо своего брата, каким оно стало в тот миг…
***
Гроза разразилась несколько дней спустя, 25 мая, в день святого Урбана. Дело было к вечеру. Все три пары гуляли, как обычно, на Пре-о-Клерк, когда завидели группу верховых, несущихся во весь опор к Парижу. На какой-то миг им показалось даже, что это люди дофина пошли в наступление, но отряд был слишком уж малочислен, а на лицах всадников читался явный испуг. Франсуа удалось остановить одного из них.
— Что происходит?
— В окрестностях Сен-Лье-д'Эссерана крестьяне взбунтовались. Их толпы движутся с криком: «Бей дворян!»
— «Бей дворян»?
— Резня уже началась. Они взбесились, как собаки. Если ничего не предпринять, все местное дворянство будет истреблено.
Жан повернулся к Франсуа.
— Можно подумать, дорогой братец, что это тебя касается.
Франсуа схватил Туссена за рукав.
— Пошли! Сначала на Шлемную улицу за моими доспехами. А если еще не готовы, я их надену, какие есть!
— Мы собираемся драться?
— А ты как думал? Позволить мужичью уничтожить рыцарство?
Жилетта захотела пойти вместе с Франсуа.
— Нет! Ты останешься здесь!
Жилетта остановилась и покорно села в траву, словно собачонка, получившая приказ от хозяина. Франсуа побежал на Шлемную улицу, Туссен — за ним следом. С тремя девицами мадам Гильеметты остался один Жан. Жилетта тихонько плакала. Алисон с Томассой не знали, что делать. Жан посмотрел, как Франсуа и Туссен мчатся в сторону ворот Бюси, и заключил тоном фаталиста:
— Дворянство и народ покинули нас. Конец Генеральным штатам.
Вместе с заключением перемирия 23 марта 1357 года началась эпоха разбойников-бриганов. До этого времени словом «бриган» назывался солдат, облаченный в «бригандину» — легкий панцирь, и никто тогда не придавал этому обозначению уничижительного или отрицательного смысла. Но очень скоро все изменилось. Вчерашних врагов объединили насилие, убийство и грабеж. Крокарт, недоброй памяти герой Битвы Тридцати, опустошал Бретань; Роберт Ноулз, известный английский капитан, разорял Нормандию; а что касается Арно де Серволя — Протоиерея, то он, покрыв себя славой в битве при Пуатье, теперь предавал огню и мечу Прованс. Ужас, который внушали его банды, был таков, что сам Папа заплатил ему сорок тысяч экю отступного, лишь бы тот пощадил Авиньон.
Но больше всего пострадал Иль-де-Франс. Французы, англичане, наемники всех мастей, казалось, назначили здесь свидание. Франсуа и Туссену во время их путешествия из Руана в Париж еще очень повезло, что они ни с кем из них не встретились. Повсюду тогда попадались трупы, сожженные дома, вытоптанные посевы, забитый скот.
Первой жертвой, само собой разумеется, стали крестьяне. Если укрепленные монастыри и замки еще могли постоять за себя, то сельские жители в своих жалких хижинах, не имея оружия, были совершенно беззащитны.
Большую часть этого времени сеньоры предпочитали не связываться с бриганами. Они покупали свою безопасность на те самые деньги, которые заставляли платить своих же крестьян, постоянно увеличивая поборы. Сеньор отныне перестал быть для них защитником, а становился лишь дополнительным источником нищеты. Силуэт замка, вместо того чтобы успокаивать крестьянина, теперь вызывал у него одну только ненависть. А порой бывало еще хуже: замок, взятый приступом, превращался в логово убийц и воров, если только сам сеньор не становился во главе шайки, чтобы поразвлечься и пополнить свои сундуки.
