За ними на хорошем коне ехал их капитан, которого можно было отличить по золотому шитью на мундире. У него были белые волосы и седеющая бородка. Он немного сутулился, но легко управлял конем и осматривал, все ли в порядке.
– Господин д’Артаньян не старится, – сказал начальник псовой охоты своему коллеге, сокольничему, – он на десять лет старше нас, а верхом на коне кажется совсем молодым.
– Это верно, – отвечал королевский сокольничий, – вот уж двадцать лет он все тот же.
Офицер ошибался: за эти четыре года д’Артаньян состарился на добрых двенадцать лет. Возраст безжалостными когтями отметил уголки его глаз, лоб его лишился волос, а руки, прежде жилистые и смуглые, стали белеть, как если бы кровь в них начала уже стынуть.
Д’Артаньян подъехал к двум офицерам и поздоровался с ними с оттенком снисходительной ласковости, который отличает вышестоящих в их общении с низшими. В ответ на свою любезность он получил два исполненных глубокой почтительности поклона.
– Ах, какая удача, что мы встретились с вами, господин д’Артаньян! – воскликнул сокольничий.
– Скорее мне бы подобали такие слова, господа, так как в ваши дни король чаще беспокоит своих мушкетеров, нежели птиц.
– Да, не то что в доброе старое время, – вздохнул королевский сокольничий. – Помните ли, господин д’Артаньян, как покойный король охотился на сорок в виноградниках за Божанси… Ах, черт возьми! Вы не были тогда капитаном мушкетеров, господин д’Артаньян!
– И вы состояли капралом по птичьей части, – шутливо заметил д’Артаньян. – Все равно это было хорошее время, так как молодость – это и есть хорошее время… Не правда ли, господин начальник псовой охоты?!
– Вы оказываете мне слишком большую честь, господин граф, – поклонился последний.
Д’Артаньяна нисколько не поразил графский титул: он стал графом четыре года назад.
– Вы не устали от долгой дороги, только что проделанной вами, господин капитан? – продолжал королевский сокольничий. – Отсюда до Пиньероля, кажется, что-то около двухсот лье.
– Двести шестьдесят туда и столько же, сударь, обратно, – невозмутимо произнес д’Артаньян.
– А как он поживаете?
– Кто? – спросил д’Артаньян.
– Наш бедный господин Фуке, – шепотом проговорил королевский сокольничий.
Начальник псовой охоты из осторожности отъехал в сторону.
– Неважно, – отвечал д’Артаньян, – бедняга всерьез огорчен, он не понимает, как это тюрьма может быть милостью. Он говорит, что парламент, отправив его в изгнание, тем самым вынес ему оправдательный приговор и что изгнание – это свобода. Он не представляет себе, что там поклялись расправиться с ним и что за спасение его жизни из цепких когтей парламента надо благодарить бога.
– Да, бедный человек едва избег эшафота. Говорят, что господин Кольбер отдал уже соответствующие распоряжения коменданту Бастилии и казнь была заранее предрешена.
– В конце концов, что тут поделаешь? – сказал д’Артаньян с задумчивым видом, словно затем, чтобы оборвать разговор.
– В конце концов, – повторил, приблизившись, начальник псовой охоты, – господин Фуке в Пиньероле, и по заслугам; он имел счастье быть отвезенным туда лично вами; достаточно он обворовывал короля.
Д’Артаньян метнул в начальника псовой охоты один из своих уничтожающих взглядов и произнес, старательно отчеканивая каждое слово:
– Сударь, если бы мне сказали, что вы съели то, что отпускается для ваших борзых, я не только не поверил бы этому, но больше того, если бы вас посадили за это в тюрьму, я бы сочувствовал вам и не позволил бы дурно отзываться о вас. Однако, сударь, сколь бы честным человеком вы ни были, я утверждаю, что вы отнюдь не честнее, чем бедный Фуке.
Выслушав этот резкий упрек, начальник собак его величества короля опустил нос и отстал на два шага от сокольничего и д’Артаньяна.
– Он доволен, – наклонился к мушкетеру сокольничий, – оно и понятно, ныне борзые в моде; когда б он был королевским сокольничим, он бы так не разговаривал.
Наблюдая, как недовольство, порожденное ущемлением частных, не имеющих в государственной жизни никакого значения интересов, влияет на решение большого политического вопроса, д’Артаньян меланхолически улыбнулся; он вспомнил еще раз о безмятежном существовании, которое долгое время было уделом бывшего суперинтенданта финансов, о его разорении, о мрачной смерти, которая его ожидала, и, чтобы покончить с этою темой, задал вопрос:
– Господин Фуке любил охотиться с соколами?
– О да, страстно любил, – отвечал королевский сокольничий с горьким сожалением в голосе и со вздохом, который прозвучал как надгробное слово Фуке.
Д’Артаньян, дав рассеяться дурному настроению начальника королевских свор и грусти сокольничего, тронул коня.
Вдали, на опушке леса, показались охотники; на полянах, как падающие звезды, замелькали султаны наездниц, и белые кони, словно призраки, проносились в чаще кустов и деревьев.
– Что же, долго ли продлится ваша охота? – спросил д’Артаньян. – Я попрошу вас поскорее выпустить птицу, я очень устал. Вы сегодня охотитесь на цаплю или на лебедя?
– На обоих, господин д’Артаньян, – ответил сокольничий, – но вы не беспокойтесь, король не знаток, он охотится не для себя, его цель – доставить развлечение дамам.
Слово дамы было настолько подчеркнуто, что заставило д’Артаньяна насторожиться.
– А! – проговорил он, с удивленным видом глядя на своего собеседника.
Начальник псовой охоты, очевидно, чтобы снискать благоволение мушкетера, угодливо кланялся.
– Смейтесь, смейтесь надо мной, сударь, – улыбнулся д’Артаньян, – ведь я не знаю решительно никаких новостей: я отсутствовал целый месяц и только вчера воротился из моих странствий. Я оставил двор еще опечаленным смертью королевы-матери. Приняв последний вздох Анны Австрийской, король не желал развлекаться; но все кончается в этом мире. Он перестал грустить? Ну что же! Тем лучше.
– И начинается также, – перебил его с грубым смехом начальник псовой охоты.
– А… – во второй раз произнес д’Артаньян, горевший желанием познакомиться с новостями, но считавший, что расспрашивать было бы ниже его достоинства. – По-видимому, есть нечто такое, что начинается?
Начальник псовой охоты многозначительно подмигнул, но д’Артаньян не пожелал узнавать что бы то ни было от этого человека.
– Скоро ли мы увидим его величество? – спросил он сокольничего.
– В семь часов, сударь, я велю выпустить птиц.
– Кто будет сопровождать короля? Как поживает принцесса Генриетта? Как самочувствие королевы?
– Лучше, сударь.
– А разве она болела?
– Со времени своего последнего огорчения ее величество была нездорова.
