Наконец, без всякого предупреждения, ворота открылись. Возникло возбуждение, но Коракс быстро успокоил своих гастатов. Появившиеся колонной по два солдаты напоминали сиракузскую пехоту, с которой Квинт уже встречался. Одетые как греческие гоплиты[6], они несли круглые щиты и длинные метательные копья. Юноша пересчитал их, пока воины выстраивались в оборонительный порядок. Вышло восемьдесят солдат в панцирях с рельефной мускулатурой и в эллинских шлемах. Командиры смотрели на римлян с площадки перед воротами, пока первая часть войск строилась в мини-фалангу в пятидесяти шагах от манипулы Коракса. Затем вышел второй отряд из восьмидесяти человек и выстроился напротив экстраординариев. Тогда сиракузские командиры двинулись вперед и встали напротив своих римских коллег.
– Довольно странно, – сказал Урций, глядя на сиракузцев. – Давай набросимся на этих засранцев!
Но Коракс, как частенько бывало, их подслушал.
– Мы здесь не для того, – тихо проговорил он. – Мы внимательно следим за ними, и всё, если только кто-нибудь из трибунов не отдаст приказа. Так что помоги мне, великий Юпитер: если хоть один из вас хотя бы почешет яйца без моей команды, я лично всажу меч ему в брюхо.
Он вышел из строя и стал ходить туда-сюда, сердито глядя на гастатов. Урций отводил глаза.
– Вы слышали меня? – Голос центуриона звучал негромко, но тон его был угрожающий.
– Так точно, – покорно ответили они.
Через какое-то время один из сиракузских командиров направился к трибунам. Он был без щита и поднял руки, демонстрируя мирные намерения. Сиракузец остановился в двадцати шагах от римлян. После короткой паузы навстречу ему вышел Пера. Они поговорили, и каждый вернулся к своему начальству. Потом трибуны позвали Коракса. Он вернулся, широко улыбаясь.
– Охранять командиров поручили нам, а не сраным экстраординариям.
Среди гастатов поднялся веселый шепот. Такой чести они не ожидали. Обычную пехоту всегда задевало, что консула охраняют союзники. Какова бы ни была традиция – это всегда обидно. А нынешняя честь хотя бы немного компенсировала застарелую обиду.
Не теряя зря времени, Коракс взял первые пять шеренг, в том числе Квинта и Урция, и выстроил на открытой площадке. Поставив в самый центр трибунов и Перу, они двинулись навстречу сиракузцам, которые тоже выдвинули вперед такое же число солдат. Снова возросло напряжение. Ни один из присутствовавших бойцов – с обеих сторон – никогда не оказывался так близко к врагу без намерения убить его. «Кто первым скомандует своим солдатам остановиться?» – гадал Квинт. Они приблизились на достаточное расстояние, чтобы увидеть такое же напряжение на лицах сиракузцев и даже бусины пота под краями их шлемов. Команды остановиться так и не было. «Дерьмо! – подумал Квинт. – А что будет, если мы столкнемся?» Оставалось пять шагов, когда команда по-гречески заставила замереть сиракузцев на месте. Через мгновение такую же команду отдал старший трибун. Победа, хотя и ничтожная, тут же дала гастатам чувство превосходства. Они из-за щитов ухмылялись сиракузцам, а те бросали на них гневные взгляды.
– Разомкнуть ряды! – крикнул Коракс.
Такая же команда прозвучала по-гречески.
Четверо римлян собрались вместе с квартетом сиракузцев всего в десятке шагов от того места, где стоял Квинт. К его удивлению, одним из вражеских командиров был Клит. Он смотрел, как всегда, высокомерно. Как и Пера, Клит был посредником для своего начальства.
Квинт и все в пределах слышимости – римляне и сиракузцы – прислушивались изо всех сил. Последовали приветствия по-гречески и по-латински, потом каждый представился. Было решено говорить на греческом, поскольку трибуны – и Пера – говорили на нем лучше, чем сиракузцы на латыни. Квинт был рад: он сможет подслушать весь процесс. Были заданы вопросы о здоровье обоих Эпикида и Марцелла; обе стороны поблагодарили другую за соблюдение перемирия.
Цветистые любезности, наконец, закончились, но переговоры продвигались не быстро. Сначала трибуны отрицали, что держат Дамиппа пленником. Но даже когда признали это, их манера, похоже, означала, что Марцелл велел по возможности затягивать переговоры. Сиракузцы вели себя так, будто им все равно, вернут им Дамиппа, или он закончит свою жизнь распятым на кресте. Когда Коракс смотрел в другую сторону, Квинт объяснял Урцию, что происходит.
Диалог продолжался в том же духе. Похоже, Пера играл более важную роль, чем предполагал Квинт, и это страшно раздражало гастата. Репутация Перы еще возрастет. Юноша отвлекал себя разглядыванием гоплитов. Как и ожидалось, они выглядели крепкими ребятами. Вскоре его глаза переместились на башню Галеагра. Ее размеры и расположение вызывали ощущение силы и неприступности. Может быть, когда-нибудь это сооружение придется штурмовать, и возможность рассмотреть его сейчас была действительно редкой удачей. Квинт старался не думать о вражеской артиллерии. Лучше предположить, что при любом гипотетическом штурме он с товарищами достигнет стен живым. Однако у основания башни придется не лучше. Там они попадут под губительный дождь стрел из баллист, которые высунутся из отверстий в стене. Еще много людей погибнет. Напасть на ворота могло показаться предпочтительнее, чем лезть по лестницам на стены, но и тут было много путей, чтобы попасть к Гадесу. Даже если они будут под винеями, защитными навесами, покрытыми мокрыми кожаными панелями, когда попытаются разбить ворота, сиракузцы смогут убивать их сверху.
«Этот проклятый город никогда не взять», – злобно решил Квинт. Он со своими товарищами проведет остаток своей жалкой жизни в осаде и никогда не вернется в Италию. Единственный способ покинуть Сицилию – погибнуть у подножия укреплений.
Его глаза еще раз обежали башню. Она была отлично построена. Огромные известняковые блоки подогнаны один к другому с невероятной точностью. Между камнями не видно никаких признаков раствора. Квинт сомневался, что между ними удастся засунуть хотя бы кончик его гладиуса. От легионеров, стоящих к югу от города, доходили слухи, что эти камни были добыты там, где держали афинских солдат, плененных сиракузцами более двух сотен лет назад. Некоторые говорили, что в «ухе Дионисия», туннеле в форме листа, где до сих пор видны следы от зубил каменщиков, эхо регулярно доносит голоса афинян, что их души каким-то образом впитались в камни, давая стенам невидимый защитный слой.
И на Квинта навалилось тяжелое чувство. «Ерунда», – подумал он, вспоминая отца, который превосходно умел высмеивать подобные слухи. «Если не можешь поговорить с человеком, который сам видел, как с неба падают камни или как статуи двигаются на своих постаментах, – любил повторять Гай Фабриций, – не верь ни единому слову». И все равно, чтобы взять эти стены, нужна неземная помощь. Их толщина и высота таковы, что город выдержит любой штурм. С обеих сторон от Галеагры высота стен была в восемь больших блоков, а сама башня – вдвое выше.
