— А вот кому рейтузики!.. Теплые... шерстяные... Век носить — не сносить. Рейтузики... рейтузики кому? Дешево отдаю.
Ленька вспомнил, что по его вине сестра осталась без зимних рейтуз, подумал, что, имея большие деньги, он сможет купить и подарить Ляле эти рейтузы, остановился и сказал себе:
"А что — попробовать, что ли? Ведь это только простачки проигрывают, которые не знают всех тонкостей игры, а у меня глаз наметанный, меня на арапа не возьмешь..."
Он вспомнил, что у него есть еще тридцать миллионов сверх той суммы, которую он должен был уплатить своим кредиторам, и решил, что если будет играть, то только на эти деньги.
Зайдя в какой-то подъезд, он откинул полу шубейки, отстегнул булавку, вытащил из пачки потоньше три бумажки по 10 000 000 рублей, зашпилил карман и вернулся на рынок. Несколько минут он стоял в толпе, окружавшей марафетчика, и приглядывался, следил за серебряной стрелкой, которая быстро бегала по размалеванному кругу рулетки. Он заметил, что выигрывают у поднатчиков чаще всего цифры 8 и 12.
"Поставлю на двенадцать", — подумал он.
— Эй, браток, — зашептал ему на ухо какой-то подвыпивший верзила. Давай на пару поставим? У меня пять лимонов есть, и ты пятишник ставь. Выиграем — пополам.
— Ладно, не лезь, — сказал Ленька. — Я и сам поставлю...
— А ну, давай, давай, — обрадовался тот, освобождая для Леньки место у табуретки и довольно заметно подмигивая хозяину игры.
"Ничего, ничего, мигай, — подумал Ленька. — Увидим, как ты сейчас замигаешь".
— Значит... если выиграю, за миллион пять получаю? — спросил он у марафетчика.
— Ручаюсь! — воскликнул тот, выхватывая из-за пазухи порядочный ворох скомканных и засаленных дензнаков.
— Ставлю на двенадцатый номер, — сказал Ленька дрогнувшим голосом.
— А ну, ставь.
Ленька свернул трубочкой десятимиллионную бумажку и положил ее на краешек табурета — против цифры "12".
— Кручу, верчу, деньги плачу! — весело закричал инвалид и действительно ударом толстого пальца раскрутил серебряную стрелку рулетки. Она завертелась с быстротой велосипедного колеса, превратилась в один сплошной, сияющий и колеблющийся круг, потом этот круг стал суживаться, тускнеть, стрелка побежала потише, закачалась, заерзала и остановилась против цифры "12".
— А, черт! — с досадой сказал марафетчик. — Ну что ж, на, получай.
Он вытащил из-за пазухи ворох дензнаков, послюнил палец и, небрежно отсчитав, протянул Леньке пять бумажек по 10 миллионов.
"Ловко я!" — подумал Ленька.
— Еще будешь? — спросили у него.
— Буду, конечно, — усмехнулся Ленька.
— Сколько ставишь?
Несколько секунд Ленька колебался.
— Давай, давай, парень, — шептали ему в оба уха. — Ставь, не бойся. Выиграешь...
Он знал, что нашептывают ему поднатчики, что они нарочно заманивают его, и все-таки этот назойливый лихорадочный шепот возбуждал и подхлестывал его.
— Пятьдесят, — сказал он.
Он опять поставил на "12". И опять серебряная стрелка остановилась у цифры "12".
— Вот бес! — с некоторым даже восхищением воскликнул марафетчик. — С тобой, брат, и играть опасно. Ну что ж, выиграл — получай. Сколько я тебе должен? Двести?
— Нет, не двести, а двести пятьдесят, — сказал Ленька.
— Что ж, на, бери, разоряй инвалида!..
"Да, пожалуй, тебя разоришь", — подумал Ленька.
— Ну, больше не будешь небось? — спросил инвалид, опасливо поглядывая на мальчика.
— Нет, почему? Буду, — сказал Ленька.
— Играешь?
— Играю.
— На сколько?
В руке у Леньки был зажат огромный комок, который даже трудно было держать.
— Вот на всё, — сказал он.
— На двести пятьдесят мильонов?
— Да, на двести пятьдесят.
Толпа ахнула.
"Сейчас обману их, — поставлю не на двенадцать, а на восемь".
Он видел, как жулики переглядывались и перемигивались между собой.
Он поставил на восьмерку. Но стрелка почему-то опять остановилась на двенадцати.
"Эх, надо было за "двенадцать" держаться!" — с досадой подумал Ленька.
— Промахнулся, браток, — с добродушной усмешкой проговорил инвалид, спокойно забирая деньги и засовывая их за пазуху. — Не пепла и тебе, как видно, фортуна улыбается. Еще будешь? — спросил он.
— Да, буду, — сказал Ленька.
Он видел, как из-за спины марафетчика какой-то человек в ватнике и в барашковой солдатской шапке отчаянно мигает ему и качает головой. Он понимал, что его предупреждают: не играй, плюнь, тебя обманывают, но азарт игры уже овладел им, он ничего не понимал, не соображал, не мог остановиться.
— На сколько играешь? — спросили у него.
— На столько же, — ответил Ленька.
— На двести пятьдесят?
— Да.
— Выкладывай деньги.
В руках у Леньки было всего двадцать миллионов.
— Я отдам, не беспокойтесь, у меня есть, — сказал он, похлопав себя по карману.
— Нет, брат, изволь деньги на кон. Этак по карману-то всякий умеет хлопнуть. Может, у тебя там семечки или огурец соленый...
— Пожалуйста... Семечки! — сказал Ленька, торопливо отворачивая полу шубейки и застывшими руками отстегивая булавку. Он вытащил из кармана запечатанную пачку, на которой было написано: "500 млн." У марафетчика и у поднатчиков забегали и заблестели глаза. Человек в барашковой шапке громко крякнул.
Руки у Леньки дрожали, когда он вскрывал пачку.
— Ладно, погоди, не рви, — остановил его марафетчик. — Долго считать. Проиграешь — тогда расплатишься. Я верю. Можешь не ставить. На какой номер играешь?
— Эй, парень, на двенадцатый, на двенадцатый, — зашептали со всех сторон поднатчики.
— На восьмой, — сказал Ленька.
Ему казалось, что серебряная стрелка никогда не остановится. Он перестал дышать. От страха и волнения его начало тошнить.
— Не угадал, — услышал он откуда-то очень издалека голос марафетчика.
Стрелка, покачиваясь, остановилась у цифры "12".
— Еще будешь?
— Да, буду, — уже не своим голосом ответил Ленька.
Он поставил на двенадцатый номер. Стрелка остановилась на шестерке. Он проиграл всю пачку. Он проиграл 20 миллионов, которые были у него на руках.
— Ну, кончил? — весело спросил марафетчик.
— Нет, не кончил, — прохрипел Ленька, доставая из кармана вторую пачку.
Через пять минут он держал в руках пять или шесть бумажек по десять миллионов. Это было все, что у него осталось.
— Давай, давай, парень! Играй! Выиграешь, — уже посмеиваясь, ворковали поднатчики.
Ленька увидел, как за спиной марафетчика человек в барашковой шапке презрительно усмехнулся и как губы его явственно и отчетливо выговорили: ду-рак.
