мне так умирать не хочется…
Радко вдруг иное сказал:
– Я знаю, чем удавил мою Мирину Озар. Поясом из пеньковой веревки. Он всегда подпоясанным ходил. А силы у него немало, чтобы навалиться и задушить сонную бабу, используя пояс как удавку. И когда он говорил, что веревкой Мирину душили, эта самая веревка и была у него на поясе. Из этой же веревки он мог соорудить петлю, чтобы забросить на бревно частокола и взобраться во двор. Лохмач его знает, вот и не поднял шум. Да, думается мне, так все и было.
Радко говорил спокойно, взвешенно. Яра искоса посмотрела на него: когда обычно бесшабашный Колоярович начинал вести такие речи, значит, он на что-то решился. Она ждала, что скажет Радко, но он долго сидел и молчал, то сжимая, то разжимая пальцы, сцепленные на колене.
Наконец вскинул голову, поднялся.
– Вот что скажу, Яра. Сейчас я пойду и впрямь попробую вызнать, кто из дружины обходил в ту ночь улицы Киева. Даже если это не дружинники были, а кто-то из местных киевлян, то старшины киевских концов должны знать. И обещаю – я их найду. И если уличим Озара во лжи…
Он резко умолк, желваки заходили под кожей, брови нахмурились грозно.
Яра сказала тихо:
– А если не разыщешь таковых… то и я узнаю, каково это, когда петля на шее до смерти…
– Ну, я этого не позволю. Жалко только, что Добрыня уже уехал, – с ним бы у меня проще вышло переговорить и все объяснить. Добрыня толковый, он сразу бы все понял. Но я до самого князя дойду… Или до царицы его. Последнее даже лучше – я ведь знаю, как к бабам подход найти. Смогу и саму кралю эту цареградскую заставить меня выслушать и понять. Поговаривают, что она разумна и милосердна. Вот и выслушает новоокрещенного купца Радомила Колоярова сына. Брата убиенного при всем честном народе Дольмы.
У Яры гулко застучало сердце. Неужели… у нее появилась надежда?
– А сумеешь ли все так рассказать, чтобы поверила? Особенно царица. Она ведь иноземка, может не понять.
– Ну, толмачи у нас в Киеве не самые простецкие. Да и Анна, как я слышал, речи наши уже научилась понимать.
Яра робко спросила:
– Может, лучше мне самой попробовать? А то вдруг ты запутаешься, не так все изложишь?
Радко хмыкнул:
– Сомневаешься во мне, что ли? Так вот напомню, что отныне я большим хозяйством должен заниматься. Думаешь, неразумному это доверили бы? Или считаешь, что не справлюсь?
И когда она подтвердила, что он-то обязательно справится, продолжил:
– Вот-вот. И уж поведать все, что от тебя услышал, точно смогу. И, может, у меня получше получится все объяснить да растолковать, чем у тебя. Это ты со мной разоткровенничалась, а вот перед чужими… Ты ведь, Яра, обычно молчунья. Все таишь в себе.
– Я привыкла лишь на себя полагаться. Я всегда одна.
Радко уже потянулся к факелу, но вдруг застыл, подумал о чем-то и вернулся к ней. Опустился рядом на колени и ласково погладил древлянку по щеке, убрал в сторону нависающие пряди.
– Ты больше не одна, Яра.
И вдруг нежно привлек ее к себе. Она молчала, оглушенная его нежностью, теплом объятий.
Он же говорил:
– Ты не чужой мне человек. Ты из моей челяди, ты моя хозяйка заботливая, ты всегда со мной доброй и нежной была. Думаешь, забыл? Может, потому и пришел сюда, что в голове не укладывалось то, во что все уже поверили. И если я справлюсь и все докажу, то заберу тебя к себе. Будешь и дальше хозяйствовать в моей усадьбе на Хоревице высокой. А там… Мне ведь лучше тебя никого не найти. И ты больше одной не будешь – женой тебя возьму. А вместе мы многое сможем.
Яра слова вымолвить не могла. Радко? Она с ним? Где-то в груди словно обвал происходил, сердце билось у самого горла. А из глаз текли и текли слезы. Радко ласково стер их ладонью.
– Ну успокойся. Не бойся ничего.
– Я не верю… Не верю в такое счастье.
– А ты поверь. Это как во Христа поверить и успокоиться. Молись же Ему. Он защитит. С моей помощью, но защитит. И жди меня. Я приду за тобой!
Он ушел. Взобрался по лестнице и исчез. А Яра все сидела, оглушенная, как будто не веря, что не пригрезилось ей все. Она будет спасена? Радко выяснит все и вернется за ней? Именно за ней, чтобы потом женой назвать. Он хоть и вертопрах, но слову его верить можно.
Яра пыталась последовать его совету и молиться новому могущественному Богу. Но была в таком состоянии, что только нервно повторяла:
– Господи… О Господи…
Но отчего-то знала, что и этого достаточно. Если Всевышний прислал к ней самого Радко, значит, уже ничего плохого с ней не случится. И она больше не будет одинокой. И слабой больше не будет. У нее есть тот, ради кого хотелось жить. А это такая сила!
Озар шагал широко, размашисто, вдыхал всей грудью привольный воздух над Днепром. Давно остался позади людный Киев с заполненными судами гаванями, где-то в стороне исчезли за кудрявыми кронами деревьев башенки княжеских теремов в Берестове, миновал он и место, где была паромная переправа через Днепр возле устья речки Лыбеди. Озар шел не оглядываясь, и путь его лежал в отдаленный город-крепость Родню, где несколько лет назад варяги победителя Владимира зарубили его брата Ярополка. Там же Ярополка и похоронили. И если при жизни этого князя считали поборником христианства, то погребли его по старому обряду, с тризной, с насыпным курганом, с гулянием великим. Ибо Родень считалась оплотом поборников старого бога Рода – отсюда и само название Родни. Как поговаривали, капище Рода-прародителя там еще не было разрушено. Пустовало – да, ибо люди Владимира следили, чтобы обряды не проводились. Но немало волхвов еще жили в окрестностях Родни, и народ все еще почитал их, как и в старые добрые времена.
Вот туда-то и направили Озара волхвы, вызволенные из Варяжских пещер с его помощью. Какими же измученными были служители, когда их вытолкали из подземелья! Столпились, жались друг к дружке, щурясь на белый свет, от которого отвыкли, находясь в пещерах. Жалкие, грязные, исхудалые… И это служители, которым ранее сами князья в пояс кланялись! А посмотреть сейчас – ну чисто калики перехожие в лохмотьях. Даже амулеты-охранители отобрали у них дружинники князя. Зато лишать свободы больше
