Андре взглянул на него, заинтригованный.
– Это странно. Я сохранил благодарную память о том, что она заинтересовалась мной на несколько дней, когда я был ребенком, а также проявила ко мне интерес недавно в Париже, когда пыталась обратить меня в то, что считает истинной политической верой. Но я не стану рисковать за нее своей шеей или вами с Алиной…
– Ах! Но послушай, Андре…
– Это мое последнее слово, сударь. Уже поздно, а я хочу ночевать в Париже.
– Нет, нет! Подожди! – Сеньор де Гаврийяк пришел в неописуемое отчаяние. – Андре, ты должен!
В этой настойчивости и неистовом упорстве было что-то странное, заставлявшее предположить, что тут кроется какой-то таинственный мотив.
– Должен? – переспросил Андре-Луи. – Но почему? Ваши доводы, сударь?
– Андре, у меня достаточно веские доводы.
– Прошу вас, позвольте мне самому судить об этом, – безапелляционным тоном произнес Андре-Луи.
По-видимому, его требование привело господина де Керкадью в отчаяние. Он шагал по комнате, заложив руки за спину. Наконец он остановился перед крестником.
– Ты не можешь поверить мне на слово, что такие доводы существуют? – спросил он с сокрушенным видом.
– В таком деле, как это, – деле, которое может меня погубить? О, сударь, разве это было бы разумно?
– Но если я скажу тебе, то нарушу слово чести и свою клятву. – Господин де Керкадью отвернулся, ломая руки, и состояние его было достойно сожаления. Затем он вновь повернулся к Андре-Луи. – Положение безвыходное, и поскольку ты столь невеликодушен, что настаиваешь, я вынужден открыть тебе правду. Она поймет, когда узнает: у меня нет выбора. Андре, мой мальчик… – Он снова замолк в испуге, потом положил руку на плечо крестнику, и тот, к своему изумлению, увидел, что бесцветные близорукие глаза полны слез. – Госпожа де Плугастель – твоя мать.
Последовало долгое молчание. То, что услышал Андре-Луи, трудно было сразу осознать. Когда до него наконец дошли слова крестного, первым его побуждением было вскрикнуть. Но он овладел собой и сыграл стоика – он вечно должен был кого-то играть и был верен себе даже в такой момент. Он молчал до тех пор, пока актерское чутье не подсказало, что он сможет говорить спокойно.
– Понятно, – сказал он абсолютно невозмутимо.
Он окинул взглядом прошлое, перебирая воспоминания о госпоже де Плугастель. Наконец-то он понял ее странный интерес к нему и нежность, смешанную с печалью, которые до сих пор интриговали его.
– Понятно, – повторил он и добавил: – Конечно, только дурак мог не догадаться об этом давным-давно.
На этот раз вскрикнул господин де Керкадью, отпрянувший, как от удара.
– Боже мой, Андре, из чего ты сделан? Как ты можешь подобным образом принимать такое известие?
– А как я должен его принимать? Разве меня должно удивить открытие, что у меня была мать? В конце концов, еще никому не удавалось появиться на свет без участия матери.
Внезапно Андре-Луи сел, чтобы скрыть предательскую дрожь. Он вынул из кармана платок, чтобы вытереть лоб, ставший влажным, и неожиданно для себя разрыдался.
При виде этих слез, катившихся по побледневшему лицу, господин де Керкадью быстро подошел к нему, сел рядом и ласково обнял за плечи.
– Андре, мой бедный мальчик, – шептал он. – Я… я был дураком, когда думал, что у тебя нет сердца. Меня обмануло твое дьявольское притворство, а теперь я вижу… вижу… – Он не знал, что именно видит, или же не решался выразить это словами.
– Пустяки, сударь. Я ужасно устал, и… у меня насморк. – Затем, поняв, что эта роль ему не по силам, он отказался от всякого притворства. – Но… но почему из этого сделали такую тайну? Хотели, чтобы я никогда об этом не узнал?
– Да, хотели… Это… это следовало сделать из осторожности.
– Но почему же? Раскройте мне тайну до конца, сударь. Рассказав мне так много, вы должны рассказать все.
– Причина в том, мой мальчик, что ты появился на свет года через три после того, как твоя мать вышла за господина де Плугастеля, года через полтора после отъезда ее мужа в армию и месяца за четыре до его возвращения. Господин де Плугастель никогда ничего не подозревал и по важнейшим семейным причинам не должен ничего заподозрить. Вот почему все хранилось в строжайшей тайне. Вот почему никто не должен был ничего знать. Когда пришло время, твоя мать уехала в Бретань и под вымышленным именем провела несколько месяцев в деревне Моро. Там ты и появился на свет.
Андре-Луи осушил слезы и теперь сидел, сдержанный и собранный, что-то обдумывая.
– Когда вы говорите, что никто не должен был ничего знать, то, конечно, хотите сказать, что вы, сударь…
– О боже мой, нет! – Вспыхнув, господин де Керкадью вскочил на ноги. Казалось, само предположение наполнило его ужасом. – Да, я один из тех двоих, кто знал тайну, но все не так, как ты думаешь, Андре. Неужели ты полагаешь, что я лгу тебе? Разве стал бы я отрицать, если бы ты был моим сыном?
– Довольно того, что вы сказали, что это не так.
– Да, это не так. Я кузен Терезы и самый верный друг, как хорошо ей известно. Она знала, что может мне довериться, и когда попала в отчаянное положение, то пришла за помощью ко мне. Когда-то, задолго до того, я хотел на ней жениться. Но я не из тех, кого могла бы полюбить женщина. Однако она доверилась моей любви, и я не предал ее доверия.
– Так кто же мой отец?
– Не знаю. Она никогда не говорила мне. Это была ее тайна, и я не спрашивал. Это не в моем характере, Андре.
Андре-Луи молча стоял перед господином де Керкадью.
– Ты мне веришь, Андре?
– Конечно, сударь, и мне жаль – жаль, что я не ваш сын.
Господин де Керкадью судорожно схватил крестника за руку и держал, не говоря ни слова. Затем выпустил ее и спросил:
– Как ты собираешься поступить, Андре? Теперь ты знаешь все.
Андре-Луи постоял, размышляя, потом рассмеялся. Положение имело свои комические стороны, и он пояснил:
– А что изменилось от того, что я посвящен в тайну? Разве сыновнее почтение может возникнуть внезапно, не успел я узнать новость? Должен ли я, забыв осторожность, рисковать своей шеей ради матери, которая настолько осторожна, что и не собиралась объявиться? То, что тайна раскрыта, – дело случая. Просто так легли игральные карты Судьбы.
– Решение за тобой, Андре.
– Нет, оно мне не под силу. Пусть решает, кто может, а я не могу.
– Значит, даже теперь ты отказываешься?
– Нет, я согласен. Поскольку я не могу решить, что делать, мне остается сделать то, что положено сыну. Это нелепо, но жизнь вообще нелепа.
– Ты никогда не пожалеешь об этом.
– Надеюсь, что это так. Однако мне представляется весьма вероятным, что пожалею. А теперь мне нужно снова повидаться с Руганом и получить у него еще два пропуска. Пожалуй, при сложившихся обстоятельствах будет лучше, если я сам отвезу их утром в Париж. Буду признателен, если вы позволите мне у вас заночевать, сударь. Я… я должен сознаться, что сегодня уже ни на что не способен.
