Хурделица тихо постучал в дверь. Окошко куренька осветилось неровным пламенем светильника.
– Селим, это я, кунак твой, – сказал Хурделица.
Дверь сразу распахнулась. Радости Селима не было границ. Он принялся было угощать нежданного гостя всем, что у него было, но Кондрат отказался.
– Горе у меня. Нет больше Маринки, – коротко пояснил он.
Ордынец не стал расспрашивать. Он внимательно оглядел своего побратима. Его измученный вид, потухшие глаза были красноречивее всяких слов.
Татарин снял с Кондрата мокрую одежду, набросил на него теплый тулуп и уложил, словно малого ребенка, на свою постель из пахучей полыни.
Всю ночь думал Кондрат свою горькую страшную думу, вслушиваясь то в мерный шум волн, то в глухое ворчание грома. На рассвете Селим поднялся: надо было спешить в каменоломню. Не успел он еще разогреть на очаге с вечера сваренную юшку, как послышались шаги, и в курень, согнувшись вдвое, вошел Чухрай. С ним был рыжебородый здоровенный парубок, одетый в матросские штаны и куртку. Лишь пожимая его твердую, в роговых мозолях ладонь, Кондрат узнал в парне Якова Рудого. Тот начал рассказывать о своей матросской жизни, но Чухрай бесцеремонно перебил его:
– Потом, Яков, потом… Не до этого сейчас. О деле сначала надобно, – и обратился к Кондрату: – Ох и шуму ты наделал! Весь город поднял. А кто пана к чертям в пекло спровадил – не догадываются. Знает лишь Никола Аспориди да мы… От нас никто не дознается. А все же тебе оставаться здесь опасно. Мало ли что может быть! Тебе теперь лучше всего на корабль, где Яков плавает. У шкипера Мускули служить будешь. За Иванка не бойся. Приглянем за ним со старухой, как за родным. А Мускули Луке – друг. Паспорт тебе купит новый – после отработаешь. Иди в море, Кондрат! В чужих краях побываешь.
Хурделица прочел в глазах Чухрая отцовскую тревогу. Но он грустно покачал головой:
– За совет, дед, спасибо. Я всегда слушался тебя, а ныне не могу. Горе у меня большое. А от горя разве на каком корабле уедешь? Не хочу я по чужим краям разъезжать… А за то, что сына моего присмотришь, – великая благодарность моя…
– Что же ты делать здесь будешь? Чумаковать, что ли? Опасно. Розыск по тебе уже везде идет за Гришку Супа.
– Ну и пусть ищут! Я ранее их не боялся, а ныне и вдвое. А что делать буду? Да вот с Селимкой вместе в карьер пойду камень бить.
– Тяжелая это работа, – предупредил его Селим.
– Знаю. Работа, коли хорошая, всегда тяжелая…
– Ты что, Кондрат, затеял? Да разве это для тебя – камни бить? Тебе полки в бой водить, на корабле по морю плавать! А ты – в карьер. С Селимкой в ряд один, – решительно осудил его Чухрай.
– Нет, дед… Надоело мне саблей махать… Я Хаджибей-крепость брал, первым в башню ворвался. Ныне же, гляди, какой город поставлен! А я в его стены до сих пор ни одного камня не вложил. А может, дед, камень бить чести поболее, чем саблей махать, а? Иль у Луки в холопах служить?
Чухрай развел руками.
– До чего же ты дошел с горя горького, Кондратко! А ведь какой казак был добрый. Ну, хоть ты ему, Яков, скажи, какой на море дух привольный. Скажи, может, одумается.
Рудого не надо было просить. Пока Семен с Кондратом деревянными ложками хлебали юшку, он рассказывал о своем мореходстве, о доме своем новом – шхуне, хвалил шкипера и других матросов, но больше всего расхваливал последний рейс свой, когда, причалив к румынскому берегу, они взяли на борт более сотни болгар и греков, спасали их от разбойной турецкой орды страшного Кара Фержи[82].
– По прибытии нашего корабля в Одессу спасенным болгарам и грекам дали земли для поселения, – сообщил Рудой. – Так что морское наше дело тоже важность большую имеет, – многозначительно переглянулся Яков с Чухраем.
Кондрат грустно усмехнулся:
– Не по мне мореходство твое. Вот Иванко, сын мой, подрастет, тогда ты его к делу морскому приучи… Я же хочу на земле родной, что у басурмана отбил, город ставить. Думку эту мы еще с Маринкой имели.
Он вышел с Селимом из куреня.
Чухрай с Рудым последовали за ними. Все они направились по узкой тропке к пещере, вырытой в откосе берегового холма.
У входа в катакомбу уже толпился сермяжный люд с каменнорезными пилами, молотами, топорами. Здесь Кондрат простился с Чухраем и Рудым и подошел к толпившимся людям, которые один за другим опускались в карьер.
Скоро и его широкая спина скрылась в проеме пещеры.
Турецкие кавалеристы. (Здесь и далее примем, авт.)
Так называли тогда беднейшую часть казачества.
Крепостные крестьяне (укр.).
Ныне Овидиополь, в 43 км от Одессы.
Нет (тат.).
Бешеный поток (тат.).
Налог, который платили жители Ханщины татарам.
Хорошая лошадь (тат.).
Соседи.
Водка, сваренная из меда, плодов и пряностей.
Запорожцы так называли свои папахи.
Сын старосты.
Отряды, эскадроны.
Добыча, состоящая из населения, взятого в плен.
Имя, в переводе означает «начало реки».
Хорошо (тат.).
Плохо (тат.).
Друг (тат.).
Колчан (тат.).
Предводитель Едисанской орды.
Кавалеристы (тур.).
Турецкий военачальник (тур.).
Склады.
Ленивые (укр.).
Жена (укр.).
Много (укр.).
Капитан (тур.).
Трактир (тат.).
Верхние кафтаны из темно-красного сукна.
Запорожская сечь.
Младший офицер.
Учения.
Вооруженная пиками легкая кавалерия.
Офицерские чины турецкой армии.
Помощь.
