Золотой Орде человек незнатного рода не сможет подняться выше темника. Тогда я посмеялся над его словами.
Злат провел все это время с нами. Свой отчет он отправил в Гюлистан с Некоматом, сославшись, что занемог, и предавался праздности, объедаясь поспевшими лесными ягодами и свежим медом. Я не зря повторял, что доезжачий всегда напоминал мне моего насмешливого деда. Он точно так же очень серьезно отнесся к мысли, что за мной с самого отъезда охотились генуэзцы.
– Кто знает, может, именно дедова предусмотрительность позволила тебе уйти от преследования и не угодить в ловушку? – говорил он. – Как видишь, в этом деле козни генуэзцев были с самого начала. Тебе лучше не возвращаться через Тану и Царьград, где тебя запросто могут поджидать.
Поэтому обратно из царства Джанибека я уплыл по Бакинскому морю. Мы добрались до Бельджамена, переправились через могучий Итиль, превосходящий по полноводности даже Нил, и доехали до Сарая, старой ханской столицы. Туда по реке поднимались большие морские корабли. На одном из них нашлось место и для нас.
Некомат, как и обещал, купил у меня весь ладан, поднятый со дна того самого колодца, и даже уговорил взять в качестве оплаты самый надежный товар в этих краях – меха. Он прислал их мне в Сарай уже надежно упакованными в крепкие бочки, где им были не страшны никакие превратности пути. Получил я и щедрый подарок от его покровителя Мамая, который в благодарность за то, что мы уберегли его от участия в коварных замыслах, прислал мне диковинную шкуру белого медведя.
Признаюсь, я с тяжелым сердцем покидал Мохши, где мне довелось пережить столько страшных и столько приятных событий. Прощаясь с мудрым Илгизаром, прекрасной Магинур и молчаливым Туртасом, я не смог сдержать невольную слезу. Даже бестрепетный Баркук заморгал и отвернулся. Только Мисаил, вопреки обычаю, обернулся, когда мы отъезжали. Он сказал, что Магинур махала рукой, а Туртас с Илгизаром молча смотрели нам вслед.
Древняя примета сбылась. Когда мы в Сарае уже отправлялись на корабль, Мисаил объявил, что он остается.
– Вернусь в Мохши, – сказал он, – там у меня родня.
Хайме, который вместе со Златом провожал нас до Сарая, чтобы потом уехать с ним в Гюлистан, услышав это, одобрительно улыбнулся:
– Я знал, что перстень Екатерины принесет тебе счастье. Подари его любимой девушке, как тебе и велели.
Мы прощались на пристани, которая в Сарае называется Красной. Получив напутствие от Злата и дружеское рукопожатие Хайме, мы отчалили. Они и сейчас стоят у меня перед глазами, словно я видел их вчера: высокий и несгибаемый старый рыцарь, ссутулившийся вдруг повелитель псов и мой верный Самит, с которым судьба разлучала меня навсегда.
Больше я их никогда не видел. Даже весточки не долетело от них из тех дальних краев. Теперь я держал путь вдоль Соломенного Пути, повернувшись к вечной Альрукабе спиной. Когда караван, к которому мы пристали в Тавризе, уже подходил к Сирии, я вдруг увидел на небосклоне сияющую Сухейль. Мое путешествие заканчивалось.
В Сирии я расстался с Баркуком. Когда мы находились недалеко от того самого исмаилитского замка, где Симба некогда обучался премудростям ратного дела и тайного коварства лазутчиков, он уговорил оставить там мальчика вместе с изрядной платой за обучение. Несколько лет спустя мой дед устроил его, уже возмужалого, воспитателем к одному из молодых принцев. Что с ним было дальше, вы можете прочитать в любом жизнеописании славного султана Захира Баркука.
На этом подошло к концу мое повествование. Прошло сорок лет, поэтому многие события стерлись из памяти. Забылись имена. Я не помню, как звали мохшинского эмира, наиба Хаджи-Черкеса, патриаршего посланника, с которым делил палубу и кров многие недели. Даже сами люди словно размылись, превратившись в подобие теней. Лишь некоторые характерные черты отпечатались в памяти, оживляя образы тех, кто остался в минувшем.
Рыжие волосы патриаршего посланника, привычка Илгизара теребить в задумчивости свою длинную бороду и совать ладони в рукава, неуловимая переменчивость Злата и его привычка говорить так, что не поймешь, серьезен он или шутит.
Год за годом все таяло, расплывалось в памяти и тонуло в забвении. Я все реже и реже вспоминал это путешествие. Пока однажды мне не принесли бутылку венгерской воды.
Это было чудодейственное средство, недавно прославившееся в закатных странах. Знатные и богатые дамы буквально сходили с ума, не жалея средств на его приобретение. Его еще называли водой венгерской королевы. Говорили, что Елизавета, мать короля Людовика, которого льстецы уже вовсю именовали Великим, получила рецепт от некого таинственного алхимика. Благодаря ему она вернула молодость, сохранив на долгие годы свежесть лица. Я откупорил крышку и вдохнул запах.
Это было то самое снадобье, которое Илгизар некогда давал мне в далеком Мохши. Именно его рецепт Мисаил получил от старого колдуна из обители, укрывшейся в лесах у берегов реки исседонов. Это его они готовили в то самое время, когда мы извлекали мертвое тело из заброшенного колодца, шли по следу таинственного убийцы и возвращали похищенный платок в зачарованную гробницу. Мисаил еще тогда добавил в него розмарина – любимого запаха сказочницы Магинур. В один миг все минувшее ожило и встало у меня перед глазами.
Неисповедимы пути, начертанные огненным каламом на скрижалях судеб. Как это снадобье из буртасских лесов попало ко двору венгерской королевы? Мне сразу вспомнились посланцы царевича Кульпы из мохшинских подземелий. Они ведь искали для кого-то омолаживающее зелье. А сын Кульпы принял крещение у венгерского епископа. Бесспорно, мудрейший Илгизар сумел бы выстроить из всего этого цепь предположений и догадок, выразив неизвестное через известное, а прекрасная Магинур – сложить волшебную сказку. Сказку о том, как таинственное снадобье коварной царицы Баялунь вырвалось из плена небытия и разлетелось по всему свету под названием венгерской воды.
Но это уже будет не моя сказка. И другая ночь. Моя сказка закончилось. Небо на востоке розовеет, и рассвет прогоняет ночные тени.
«Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи».
