Сзади подошел капитан и хлопнул меня по плечу.
— Если хочешь позавтракать, спускайся на камбуз.
Несмотря на угрюмое настроение, бодрящий морской воздух и упоминание о завтраке пробудили голод. В сложившихся обстоятельствах стремиться к еде казалось предательством, но мне захотелось есть. Я спустился вниз и оказался в помещении с низким потолком и длинным столом. Кок, бывалый моряк, подал мне миску с горячей овсяной кашей, а Бернардо поймал мышь, и мы оба принялись за еду. И хотя каша обжигала рог, я не чувствовал боли.
Это отмеченное грустью плавание было коротким и прошло без приключений. Голубизна стала цветом поражения, а соленый воздух — запахом потери. Когда мы вошли в порт, я оказался на улицах Кадиса, не зная, куда направиться и что делать. Нес Бернардо под мышкой, и кот, не ведая, что с нами происходит, блаженно мурлыкал.
В Кадисе невольно вспоминаешь Африку, и даже в то время мне бросились в глаза мавританские черты города. Я часто слышал фразу «Африка начинается на Пиренеях» и теперь воочию убедился, что это так. Мавры оставили в Кадисе неизгладимый след.
Я шел по пристани кишащего моряками убогого обветшалого порта, где к причалам примыкали улицы с барами и борделями. Я не говорил по-испански, но Кадис был многонациональным городом и там слышалась речь со всего света. Я то и дело спрашивал: «Здесь кто-нибудь говорит по-итальянски?» — и иногда получал ответ: «Да, земляк». Задавал вопрос о кораблях, отправляющихся в Новый Свет, и каждый раз мне отвечали: «Больше туда никто не ходит». Колумб совершил свое последнее плавание из Кадиса в 1493 году. Кто-то предложил мне отправиться в Лиссабон и разыскать капитана Америго Веспуччи.[49] Но я не знал, где находится этот Лиссабон.
Я углублялся в город, пытаясь найти кого-нибудь, кто знает больше, чем обыкновенный матрос. Кадис представлял собой путаницу узких улочек. Горожане жили в каменных домах с узкими окнами-бойницами — в этих маленьких крепостях невежества, где трясущиеся от слабости старушки запирались от сглаза. Седая, похожая на колдунью женщина переспросила: «Что еще за Новый Свет?» Моргнула подслеповатыми глазами и, оберегаясь от зла, сжала за спиной кулак.
Здесь повсюду правил предрассудок, и на каждом углу я замечал не похожие на все остальное следы недавнего пребывания мавров: цветы в мощенных полированной плиткой садах, фигурные окна в виде замочных скважин, резные притолоки. В Кадисе чувствовался поэтический дух, и мне стало казаться, что я смог бы здесь жить.
Из окон доносились гитарные аккорды. Четырехструнный арабский инструмент звучал бедно по сравнению с итальянской лютней, но и он трогал душу. Навязчивая музыка преследовала меня всю дорогу в порт. Она струилась по извилистым переулкам, смешивалась с запахом жареной телятины и сладкого хереса, завивалась вокруг парапета фонтанов и затухала словно воспоминание.
У древней церкви я посторонился, пропуская процессию членов ордена кающихся грешников в красных одеяниях с капюшонами. Они сгибались под тяжестью цепей и водруженных на спины деревянных крестов в натуральную величину. В черных глазах здешних жителей я заметил отсвет религиозного фанатизма и первозданной жестокости, с которой мне не приходилось встречаться в Венеции. И тогда решил, что здесь я жить не хочу. И, вспомнив о Лиссабоне, побрел дальше.
В торговом районе, похожем на маленький Риальто, щупальца осьминогов висели над прилавками словно белье на веревках, у молочных поросят были игриво закручены хвостики, на деревянных перекладинах болталась копченая ветчина. Торговцы зазывали по-испански, но у меня не было причин разглядывать их товар: старший повар не посылал за покупками, и на кухне не ждали ни персиков, ни сыра.
Я слонялся по улицам, пока солнце не опустилось в бухту и в барах не зажегся манящий свет. Ритмичные звуки дневного труда сменились смехом матросов, сошедших на берег в поисках удовольствий. Они, как прилив, устремились в бары и бордели. Я остановился у открытой двери переполненного бара и увидел, как на маленькую сцену выходит юная девушка. Иссиня-черные волосы собраны на затылке в блестящий узел. Облегающее фигуру платье как-то внезапно расширилось от колеи, за ухом — красная роза.
Она прошла по краю маленькой сцены и повела полным презрения взглядом. Поманила к себе юношу в черных плотных панталонах и белой рубашке. Он встал перед ней, очень прямой, и взглянул с вызовом. Они кружили, как животные, обуреваемые едва сдерживаемым желанием. Из публики кто-то крикнул: «Браво!» Другой мужчина запел трогающую крестьянские души заунывную песню, вскоре к певцу присоединились гитары и отрывистые хлопки в ладоши, и музыка взорвалась древним ударным ритмом. С первобытным криком женщина вздернула разлетающуюся юбку выше колеи, икры обнажились, каблуки выбивали по деревянному полу бешеную дробь. Она щелкнула пальцами, и кастаньеты рассыпались переливчатым грохотом. Юноша принял вызов — воспламенился, пришел в ярость. Их танец представлял собой поединок, и они дразнили друг друга, пока чувства не выплеснулись в бешеном восторге упоения.
Я вспомнил Франческу и не мог не признать, что скучаю но ней. Как и мы с Марко, она жила на краю пропасти и не имела веских причин вручать свою судьбу в мои руки. Каждый из нас делал то, что ему положено. Если бы старший повар спросил меня, чему я научился, я бы ответил, что теперь знаю — безответная любовь не умирает. Она прячется в укромном месте, скомканная и израненная. Некоторым несчастным везет еще меньше: приходится расплачиваться за обиды, нанесенные тем, кто приходил до него. Слава Богу, со мной этого не произошло. Время притупило боль, но и теперь иногда что-то пробуждает воспоминания и я вижу ее глаза газели, ощущаю запах, чувствую прикосновения и понимаю, что продолжаю ее любить.
У меня хотя бы остался Бернардо. В первую ночь в Кадисе мы нашли бар с вывеской, на которой была нарисована кровать, — объявление для неграмотных путешественников, что здесь сдаются комнаты. Я вошел и показал на вывеску. Старуха за стойкой с зажатой в желтых зубах тонкой черной сигарой потерла большой и указательный пальцы — деньги вперед. Я достал из кармана кошелек, который дал мне старший повар. Внутрь я еще не заглядывал и не открывал его писем дочерям. Не стал бы их читать, даже если бы умел. Я не передал эти письма и тем самым подвел своего наставника еще раз. Меня немного беспокоило, что у меня нет испанских денег, но я вспомнил, что Кадис, как и Венеция, — международный порт; следовательно, здесь должны принимать любую валюту. Я рассеянно подумал: хватит ли мне средств, чтобы попасть в Новый Свет?
