О'Брайен был огорчен смертью отца, но не чувствовал того, что почувствовал бы другой, потому что отец его не был для него отцом. Он послал его в море, чтобы сбыть его с рук. И с тех пор О'Брайен был постоянно главной опорой своего семейства. Отец его очень любил виски и не любил занятий. Он слишком гордился чистотой своей дворянской крови, чтобы работать, но не настолько, чтобы совеститься жить за счет своего сына. Мать свою О'Брайен очень любил: она всегда была ласкова и нежна с ним.
Вообще моряки по истечении нескольких лет службы так отвыкают от своих семейств, так привыкают к всевозможным бедствиям, что скорбь о смерти родственников не длится долго, и через неделю О'Брайен совершенно утешился. В это время один корабль привез нам известие, что у Сан-Доминго замечена французская эскадра. Это заставило нас быть настороже. Адмирал потребовал к себе О'Брайена и приказал как можно скорее приготовить корабль к отплытию, с тем чтобы тотчас отправиться в Англию с депешами. Через три дня мы рапортовали о своей готовности, получили инструкцию и в восемь часов вечера вышли из Карлайльского залива.
— Ну, мистер Суинберн, — сказал я однажды, — как вам нравится ваше новое положение?
— Да что, мистер Симпл, нравится-таки. Приятно быть офицером и сидеть в собственной каюте. Но, однако, я чувствую, что было бы лучше, если б я был на другом корабле. Я так долго жил запанибрата со здешним экипажем, что теперь не могу разыгрывать роль офицера, а от этого матросы исполняют свои обязанности не так ревностно, как я бы желал. А потом еще ночью — я совершенно одинок, забьюсь в свою каюту, как какой-нибудь приходский чтец, поговорить даже не с кем. Прочие патентованные поддевают меня, говорят, я только исправляю должность, и, может быть, не буду утвержден — задирают нос. Мне очень неприятно иметь на своей ответственности порох. Углядеть за этим очень трудно.
— Правда, Суинберн; но, если бы не было ответственности, к чему тогда офицеры? Подумайте, вы теперь обеспечены на всю жизнь, будете и в отставке состоять на половинном окладе.
— Это и заставило меня согласиться, мистер Симпл. Я подумал о старухе, об удобствах, которые ей доставит это на старости лет, и, видите, пожертвовал собой.
— Вы давно женаты, Суинберн?
— Со святок девяносто четвертого года. Я не таков, чтоб неосторожно попасть на удочку. Четыре года испытывал ее и, найдя, что в ней есть балласт, взял себе.
— Что вы разумеете под словом балласт?
— Разумеется, не широкую скулу и не четырехугольный кузов. Вам известно, что, если в корабле нет балласта, он мигом опрокидывается. Так точно и женщина. Что дает ей устойчивость под парусами, как не скромность?
— Правда ваша, Суинберн. Но это редкая добродетель на берегу.
— А почему, мистер Симпл? Потому что крепкие напитки слишком ценятся. Много добрых людей нашло в них яд. А уж если женщина привязывается к ним, то это все равно, что корабль без руля. Так прямо и плывет с попутным ветром к дьяволу. Я не говорю, что не должно вовсе пить. Почему человеку не выпить иногда стакан или два, если есть на что? Не вижу также, зачем женщинам запрещать это; что хорошо для Жека, не может повредить и Полли. Только во всем нужно знать меру.
— Я думаю, — отвечал я улыбаясь.
— Но не мешайте мне присматривать за делом, мистер Симпл. Хоскинс, ты на полрумба уклонился от ветра — повороти к нему. Я того мнения, мистер Симпл, что капитан О'Брайен сделал не очень-то хороший выбор, поручив мою должность квартирмейстера Тому Олсону.
— Почему же, Суинберн? Он хороший, ревностный человек.
— Так, но имеет недостаток, который не всякий подметит. Сомневаюсь, чтоб он мог разглядеть верхушку грот-стеньги.
— Я этого не знал.
— А я знаю. Олсону нужно дослужить до пенсии, а потом… Вы видите, хирурги осматривают его и не замечают в нем ничего, хотя он слеп, как летучая мышь. Я желал бы иметь его в числе своих прислужников; он на это только и годится. Но, мне кажется, мистер Симпл, у нас будет дурная погода: месяц смотрит пасмурно, да и со звезд следовало бы, как со свечки, снять нагар. К утру надо будет взять два рифа на марселях. Вот уж пять часов! Я пойду теперь; я не ложился бы целую ночь, если б не дежурил половину первой и половину утренней вахты. Очень сожалею, мистер Симпл, о моей регулярной вахте. Привычка, что делать? Да еще не люблю стоячей кровати — и широко, и холодно. То ли дело койка! Доброй ночи, мистер Симпл.
— Доброй ночи, Суинберн.
Мы получили приказание идти с наибольшей скоростью. И О'Брайен плыл день и ночь, оставаясь на ногах до двух часов ночи. Погода благоприятствовала, и менее чем через месяц мы оставили за собой созвездие Ящерицы. С помощью попутного ветра миновали Плимут, поднялись вверх по Ла-Маншу и бросили якорь при Спитхеде.
Сделав визит адмиралу, О'Брайен отправился в город с депешами, а меня оставил командовать кораблем. Через три дня я получил от него письмо, в котором он извещал меня, что видел старшего лорда адмиралтейства. Он много расспрашивал о стоянке в Вест-Индии и похвалил за ревностную службу. «По этому поводу я тоже заговорил, — писал О'Брайен. — Я осмелился намекнуть его сиятельству, что, кажется, стою повышения. И так как нет заслуги больше жить среди неприятеля, то я не просил ходатайствовать за себя лорда Привиледжа, считая, что достаточно моих собственных заслуг. Его сиятельство отвечал очень милостиво, что лорд Привиледж его близкий приятель и приверженец правительства, и между прочим спросил, когда я намерен навестить его. Я отвечал, что теперь, наверное, не буду иметь чести засвидетельствовать свое почтение его сиятельству, пока не представится более благоприятный случай. Таким образом, надеюсь, что выйдет что-нибудь хорошее для меня из заблуждения сиятельных лордов, которых я, разумеется, не стану разуверять, потому что чувствую, что заслужил повышение. А действовать, ты знаешь, Питер, нужно по обстоятельствам — где шилом, где мылом».
Потом следовало заключение письма и приписка следующего содержания:
«Пожелай мне счастья, Питер. Я сию минуту получил письмо от его личного секретаря, извещающего, что я назначен на фрегат „Семирамида“, отправляющийся в Ост-Индию. Он совсем готов к отплытию и теперь только надо постараться взять тебя с собой, в чем я не сомневаюсь. Хоть все офицерские должности давно замещены, трудности устранятся, как только я упомяну о твоем родстве с лордом Привиледжем и пока все будут заблуждаться касательно его расположения ко мне».
Я искренне порадовался счастью О'Брайена. И твердо был уверен, что его повысят, ибо заслуги давали ему на то право. Но командовать таким прекрасным фрегатом, вероятно, было дано ему в предположении, что это доставит удовольствие моему дяде, который был не только первой опорой кабинета, но и полезным членом партии. Я не мог удержаться от улыбки при мысли об О'Брайене, чье желание исполнилось благодаря влиянию особы, ненавидящей его так сильно, как только может один человек ненавидеть другого. С нетерпением ожидал я другое письмо от О'Брайена, в котором, надеялся, он известит меня о моем назначении на «Семирамиду». Но, к несчастью, нам помешало неприятное совпадение обстоятельств.
