— А ты, повелительница, обещай, что не пришлешь указания лишить меня жизни… И пусть Ахмет, как его отец, даст клятву, что не станет мне вредить…
— Даю слово. Муалима и харвахов я назначу лично. Если экипаж будет состоять целиком из преданных тебе людей, ты сумеешь, убедить их нарушить присягу. Воинам плати сам, гребцов тоже покупай за свой счет. А вот матросы будут кормиться от казны…
«Слава богу… В таком случае они скоро станут моими до мозга костей. „Щедрость“ султанского казначея-казнодара вошла в поговорку, если бы не военная добыча да поборы с христиан, армия и флот давно бы восстали или померли с голоду…».
— Судя по шуму у стен дворца, прибыло «новое войско». Я пойду их успокаивать. Потом объявлю народу, что в знак траура по своему благодетелю, покойному повелителю Мехмету Третьему наложил на себя обет два года прослужить простым гребцом на галере и что новый султан милостиво меня отпустил, разрешив нанять добровольцев из числа йени-чери в качестве левендов, морской пехоты. Никто, конечно, не поверит, но так мне легче соблюсти приличия, я не потеряю лицо и смогу потом вернуться на свой пост.
— Одобряю! К йени-чери выйдешь вместе с Ахметом. Тебе в спину будут нацелены несколько пистолей. Если попытаешься предать или откажешься прилюдно признать Ахмета властелином, умрешь. Когда «новое войско» поставит котлы на место, я уплачу задержанное жалованье. И учти: галера отправится в море в тот день, когда ты выдашь Ису и Джема.
— Повинуюсь! Но ты дай мне время устроить все свои дела, продать имущество, купить и оснастить корабль, набрать гребцов… На это уйдет несколько месяцев…
— Ладно. Однако на этот срок падишах переведет тебя в мазулы, чтобы ты не имел власти над йени-чери…
К янычарам Искандар выходил, как на казнь, как император Генрих IV шел в Каноссу на покаяние к победившему его папе римскому.
«…Прощай, мечта моей жизни! Неужто я совершил роковую ошибку? Не решился рискнуть, поставить на кон все. Может, надо было в приемном зале начать бой, постараться убить Фатиму? Вдруг бы я уцелел, и орты успели бы на подмогу и провозгласили меня султаном.
Я некогда не мог понять роковой ошибки Ганнибала, который не пошел на Рим после величайшей победы при Каннах. Возьми карфагенянин Вечный город, история мира, ну, по крайней мере, Средиземноморья пошла бы по иному пути. Культура, политика, воинское искусство, язык множества современных народов имели бы теперь не латинскую, а пуническую основу.
Неужто и я, убоявшись гибели, сам разрушил свою будущую державу, подобную халифату и империи Александра?
Да нет. Не в нехватке храбрости беда. Я просто опоздал вовремя явиться к дележу наследства мертвого Мехмета. Из-за кротовьего бугорка телеги опрокидываются. Не повезло… Мусульмане в таких случаях находят утешение в мудрости Корана. Дескать, записано в Свитках: Аллах „то полными руками дает пропитание, то отпускает его в известной мере“.
Мне можно утешиться тем, что я нашел единственный выход из ловушки, сумел сохранить себе жизнь и шансы на будущее величие. Обстоятельства сложились против меня. Фатима удалила от центра событий, чтобы я не успел к решающему часу, устроила засаду. Я бы не уцелел в этой бойне, многие мазулы держали пистоли в руках. Один выстрел — и конец всем мечтам…
К тому же неизвестно, как бы повели себя йени-чери и великий муфтий, сумей я все же на глазах у стольких людей убить последнего царевича. Джема и Ису тоже ведь пришлось бы тайно прикончить, чтоб не стали соперниками. Одно дело заполнить образовавшуюся на престоле пустоту (Инч Алла, страшное горе, все шахзадэ перебили друг друга, кто же будет править осиротевшей империей). Другое — свергать законного престолонаследника, не будучи сам Османова рода. Ведь пока что ни один переворот не приводил к власти постороннего династии человека.
Каторга даст мне относительную безопасность. Кормиться буду вместе с рабами: не тем, конечно, что они едят, а капитанским пайком. Товарищи по веслам займут место султанских поваров-опробывателей, проверяющих, не отравлена ли пища. Они же станут моими телохранителями, не дадут убить меня во сне. Мурад-паша проверит всех матросов и свободных турок, нанявшихся в гребцы, подозрительных выбросит за борт. Он не допустит на корабль посторонних. Да и вряд ли султан будет пытаться убить меня в нарушение клятвы на Коране — я ведь буду для него не опасен.
Буду ли? Йени-чери весьма скоро надоест морская служба, у них возникнет недовольство против Ахмета. При малейшем намеке на опасность подниму мятеж, захвачу каторгу и стану пиратом. Освобожу рабов, обучу, вооружу. Матросов перекуплю. И у меня в подчинении окажется мощный боевой корабль, славный наследник халифских „гурабов“ — „воронов“, которые целое тысячелетие устрашали христианские флоты. И пятьсот грозных бойцов.
С такими силами испанские конкистадоры Кортес и Писарро, русский авантюрист Ермак захватывали целые царства. Может, и я отправлюсь в Новый Свет завоевать себе новое счастье.
Впрочем, мне и на Средиземном море будет неплохо. Не в первый раз восставший матрос или галерный раб сравняется могуществом с царями.
В конце XIV века предводителем могущественного сообщества морских разбойников-витальеров на Балтике и Северном море стал Клаус Штертебекер. Он навел ужас на Ганзейский торговый союз нескольких сотен городов, на Англию и Данию. Как равный с равными, боролся против норвежско-датской королевы Маргариты, помогая шведам. Впрочем. Штертебекер — не лучший пример. Продержавшись полтора десятка лет, он все же попал в ловушку и был в 1401 году публично казнен в Гамбурге.
Куда заманчивей судьба соотечественника — грека Аруджа с острова Митилена. Еще юношей он примкнул к турецким корсарам, попал в неволю к христианам, бежал, снова поступил на службу к султану. Однако потом поднял бунт на турецком корабле и занялся пиратством на свой собственный страх и риск. Собрал огромный флот, завоевал Алжир и провозгласил себя султаном Барбаросой I.
Когда Арудж пал в битве с испанцами, пиратское государство возглавил его брат Хайраддин, ставший султаном Барбароссой II. Он формально признал верховенство турецкого падишаха, удостоился титула великого адмирала и беглербега Африки, на деле же оставался самостоятельным владыкой. Вступив в союз с маврами, захватил Тунис. Несколько раз наголову разгромил объединенные флоты почти всех христианских государств Средиземноморья, несмотря на то, что противостоял ему выдающийся флотоводец Андреа Дориа.
Последние годы своей более чем 80-летней жизни[187] Хайраддин провел в Стамбуле, где над Боспором до сих пор стоит его дворец. Память о нем в столице — великолепная мечеть и монументальный мавзолей, где он похоронен. До сих пор каждый турецкий корабль, выходящий из залива Золотой рог, отдает перед местом последнего пристанища султана варварийских пиратов почетный салют, а команда молится за величайшего мусульманского флотоводца. О нем слагают легенды…
