— Говоря попросту, вот что. Я разделяю совестливость герцога Бурбонского. Если, например, ваша цель — не захват короля в плен, а его убийство, то я не буду иметь с этим ничего общего. Заманить человека в ловушку — вполне допустимая военная хитрость. Но кинжалом в спину я его бить не стану.
По какой-то непонятной причине у де Норвиля появилось довольное выражение, как у игрока, совершенно точно разыгравшего свою карту.
— Я ведь уже заверил вас на сей счет.
— Тогда пока все в порядке… Как вы собираетесь это сделать?
Он подробно описал свой план.
Дней через семь — десять он рассчитывает при содействии миледи Руссель побудить короля посетить его замок в Форе — от Лиона туда всего один день езды. Там многое могло бы заинтересовать государя: замок, который де Норвиль считает самым очаровательным созданием архитектуры, какое можно найти по эту сторону Альп, за пределами Италии, великолепная охота и более всего — то, что хозяйкой замка будет Анна.
Король, без сомнения, отправится в такую поездку инкогнито, он вообще не склонен таскать за собой многочисленную охрану. В нужный момент в дело вступит отборная группа сторонников герцога.
Де Норвиль улыбнулся:
— Это будет необычный медовый месяц…
— Медовый месяц?..
— Ну да, вы же читали письмо брата. И я уверен, что король Франции не менее благосклонно отнесется к нашему браку, чем король Англии. Он даже намекнул мне, что соизволил бы присутствовать на церемонии.
— А почему он должен желать нашего брака?
Де Норвиль пожал плечами.
— Молодая жена больше прельщает его… Один из его капризов.
Длинные рукава плаща скрыли стиснутые кулаки Анны. Привычка к дисциплине помогла ей сохранить невозмутимое выражение лица. Шахматная партия достигла критического момента. Жан де Норвиль — не единственный знатный честолюбец, согласный торговать женой, как проституткой, ради удовлетворения своих амбиций70. Разве её родной брат не стоит рядом с ним?.. Мерзкое ощущение бесчестья обволакивало её, словно зловонное дыхание.
— Отложим это дело на некоторое время, — сказала она.
— Отложим? Но почему?
— Потому что, по-моему, брак необязателен для нашей цели. Вы можете приставить ко мне компаньонку у себя в доме. Если король согласится поехать к вам, если он найдет меня привлекательной, то не станет сдерживаться из-за того, что я незамужем.
— Но опять-таки — к чему откладывать?
Она подняла брови:
— Ах, мсье де Норвиль, могу ли я быть так же откровенна, как и вы?
— Я прошу вас об этом, мадемуазель.
— Ну, тогда, будучи, как вы заметили, светскими людьми, мы можем отложить в сторону сантименты и рассматривать наш брак с точки зрения выгоды — не только вашей, но и моей. Попросту говоря, господин жених мой, я не доверяю вам за тем пределом, где кончается ваша выгода.
К чести де Норвиля, он не оскорбился. Напротив, в его глазах блеснуло одобрение:
— Какая проницательная дама!
— И я не намерена, — продолжала Анна, — вверяться вам, пока не смогу немного яснее рассмотреть будущее. Пусть исполнятся все эти ваши планы. Пусть Англия, Империя и герцог зажмут Францию в тиски. Вы получите свое герцогство. У моего брата появится свободное время, чтобы выступить посаженным отцом на нашей свадьбе. Вот тогда, если это ещё будет представляться выгодным, мы и поженимся…
Ей удалось улыбнуться:
— Как видите, я предпочитаю не столь необычный медовый месяц.
— Король мог бы настаивать, — намекнул он, — чтобы я вынудил вас…
— Это было бы неразумно, сударь, если вы действительно хотите, чтобы я содействовала вам в ваших планах.
— Так-то вы повинуетесь сэру Джону, так-то вы служите Англии?
— Я полагаю, что так я служу Англии ещё лучше.
К её удивлению, он выразил ещё более сильное одобрение:
— Черт побери, миледи, да мы просто созданы друг для друга! Признаюсь, что, если не считать вашей красоты, я рассматривал наш брак в основном как подходящий союз. Но, клянусь честью, я люблю вас за ваше благоразумие и хладнокровный ум. Вот моя выгода, которая никогда не кончится. Но — да будет так, давайте отложим, раз вы хотите.
Она сделала реверанс:
— Благодарю вас, сударь… А теперь, если вы меня любите, сделайте мне небольшое одолжение.
— Вам нужно лишь попросить…
— Это пустяк для человека с вашим влиянием… Устройте так, чтобы господина де Лальера освободили.
Он был совершенно поражен:
— О-о! Значит, он все-таки ваш любовник… как я и предполагал. Вам не стоит беспокоиться, признавая это. Почему бы вам было не развлечься по дороге в Женеву? А может быть, здесь замешана политика… Во всяком случае, я ему завидую.
Она снова стиснула кулаки, и снова лицо её осталось непроницаемым:
— О, завидовать не стоит. Я не беспокоюсь, как вы сказали, и говорю откровенно. Однако он был вежлив и галантен. Он воображал, что я ему друг. Если бы я могла помочь делу как-то иначе, то не поставила бы его в это неприятное положение… Короче говоря, он — на моей совести. Так что сделайте мне такое одолжение.
Она не могла бы сказать, обдумывал ли де Норвиль её просьбу на самом деле или только делал вид. Мимикой и жестами он изобразил раздумье: поджал губы, потеребил подбородок и нахмурился.
Но в конце концов произнес:
— Миледи, к большому огорчению, должен вам отказать. Прежде всего, если бы я и захотел, то не смог бы вырвать его из когтей короля. Какое оправдание я могу представить после обвинений, которые, как вы слышали, я изложил сегодня?
Она небрежно вставила:
— Обвинения, конечно, фальшивые?
— Естественно. И это подводит меня к главной причине. Я де Лальеру не друг, но не стал бы так беспокоиться, чтобы обвинить его просто ради удовольствия. Тактика, которую мы обсуждали, требует его формального признания, чтобы поддержать обвинения против де Воля, Баярда и некоторых других. И это признание будет сделано.
— Вы так думаете?
— Я в этом уверен. По общему мнению, пыточный мастер в Пьер-Сизе — настоящий артист.
Она сделала ещё один промах:
— Золото — ключ к большинству тюрем… Сударь, если вы окажете мне эту услугу, то я соглашусь…
Она вовремя спохватилась. Из всех напрасных жертв самые напрасные — те, которые приносятся дьяволу.
— Согласитесь? — нетерпеливо переспросил он, испытующе глядя ей прямо в глаза. — На что согласитесь, мадемуазель?
— Соглашусь отдать вам вот это, — вышла она из положения, вытаскивая из-за лифа розу Тюдоров на цепочке. — Это стоит не менее двухсот турских ливров. Ее можно продать или использовать, как вам угодно.
Он улыбнулся, повертел в пальцах медаль:
