Патрик Вудхед - Запретный храм

Тибет, март 1956 года

Он остановился перед самым поворотом.

Услышав шум, похожий на Топот животного, проламывающегося через бамбуковые заросли, он подумал, что это, должно быть, какой-нибудь молодой послушник, и замер. Потом раздались резкие голоса, выкрикивающие приказы на китайском. Он бросился прочь с дорожки и затаился в зарослях, опустив лицо к заиндевелой земле.

Несколько секунд спустя на дорожке появилось четверо солдат с винтовками на плечах. Они оживленно переговаривались, быстро и резко показывая руками куда-то выше по долине. Рега видел прямо перед собой пару побитых армейских ботинок, грязные шнурки с кристалликами снега. Еще несколько шагов — и они выйдут прямо на него. Он слышал дыхание и чавкающие звуки — солдат жевал табак.

— Цай нар![1] — прокричал голос где-то чуть дальше, и ботинки, застыв на секунду, захрустели по подмерзшей земле в другом направлении.

Рега прерывисто вздохнул, но облегчение сменилось ужасом, когда он понял суть произошедшего. Один из солдат, видимо, оглянулся в сторону переходящих одна в другую долин и увидел — в просвете между деревьями, словно в замочной скважине, — то, что должно было еще несколько веков оставаться скрытым.

Несколько мгновений спустя раздались новые крики, и десятки пар ботинок протопали мимо места, где он лежал.

Все было кончено. Их нашли.

Всю зиму монахи ждали в обледенелой чаше ущелья Цангпо. Когда снега начали таять и рододендроны пробились сквозь промерзшую землю, монахи поняли, что их время пришло. Скоро дни начнут удлиняться, и Дошон-Ла снова станет проходимым. Менялись времена года, а с ними и судьба монахов. Они несколько месяцев слышали истории — жуткие, рассказанные шепотом, — доходившие из внешнего мира. Потом, две недели назад, к монастырю с трудом добрели два носильщика. Они были все в снегу, совершенно выбились из сил, однако им удалось совершить ночное восхождение, чтобы донести до монахов известие: на противоположной стороне громадных горных пиков они видели легко узнаваемые палатки китайского поискового отряда.

Цель их появления не вызывала сомнений: других причин разбивать лагерь у начала одного из самых труднопреодолимых тибетских перевалов не было. Видимо, кто-то навел их. И теперь они ждали окончания зимних метелей.

Шли часы, а молодой послушник Рега оставался совершенно неподвижным. Он задумался, и теперь его обычно гладкий лоб избороздили морщины, а карие глаза, словно слепые, смотрели вдаль по другую сторону темной пропасти. Он, недавно достигший двадцатилетия, был от природы худым и жилистым, и холод от земли пробирал его даже сквозь теплую зимнюю одежду. Ноги занемели, и он крепко обхватил себя руками, пытаясь хоть немного согреться.

Поначалу он не понял, что за свет мелькает вдалеке. Может, это его усталый разум играл с ним после долгих часов холода и страха. Но свет не исчезал, напротив, становился сильнее: оранжевый шар, казалось, увеличивался в размерах с каждой минутой, устремляясь высоко в ночное небо.

Мысль представлялась настолько невероятной, что Рега далеко не сразу понял, что видит. Длинные языки пламени метались по стропилам монастырской крыши, ветер раздувал их, гнал дальше… Даже на фоне ночного неба он видел, как поднимается черный дым, как клубится в горячем воздухе пепел.

С трудом встав на ноги, Рега поплелся вперед — пожар притягивал его. Он должен был своими глазами увидеть, что там происходит.

Он продирался через кусты, сбрасывая снег с листьев и тяжело дыша. Наконец он добрался до поляны наверху, откуда открывался фасад монастыря. Заслонившись рукой от внезапной волны жара, он, прищурившись, смотрел на разорение. Сломанные двери большой библиотеки косо висели на тяжелых петлях и уже успели обуглиться. За ними на пороге сводчатой комнаты стена голубого огня быстро пожирала сваленные в кучу книги.

Рега прошел дальше, бесшумно ступая войлочными сапогами по вымощенной камнями дорожке. Пока что он не видел ни одного человека: ни солдата, ни монаха.

Потом за ревом пожара он расслышал тонкий, жалобный звук.

Присев на корточки за одной из громадных деревянных колонн, окружавших главный двор, Рега разглядел в тени тусклые силуэты. Большинство монахов стояли по краям двора, а посередине были согнаны, как скот, в тесную кучу, около тридцати старейших и самых немощных.

Перед ними стояли китайские солдаты, почти незаметные в темноте из-за черной формы.

Ярдах в десяти от входа во двор перед глухой стеной, сгорбившись, стоял с повязкой на глазах молодой послушник. Рега присмотрелся и увидел винтовку в его руках — послушник держал ее кое-как, ствол винтовки замер в дюйме от земли.

Внезапно солдаты вокруг него принялись кричать, вскидывая вверх зажатые в кулаках винтовки.

— Стреляй! Стреляй!

Когда молодой послушник шагнул назад, с трудом поднимая винтовку в направлении глухой стены, двое солдат схватили старика монаха из группы в центре и вытолкнули вперед. Невидимый молодому послушнику старик оказался перед ним — в нескольких футах от дула винтовки.

Когда другие монахи поняли, что происходит, во дворе поднялся гулкий высокий вой.

— Стреляй! Стреляй! — снова закричали солдаты.

Но послушник медлил — звуки насторожили его.

К нему приблизился один из военных. Он двигался надменно и важно, рукава его рубашки были закатаны выше локтей. Когда он подошел и встал за спиной послушника, в свете пожара блеснули золотом знаки различия на погонах. Рега увидел, как тот прошептал что-то молодому монаху. Раздался треск выстрела, и послушника отбросило назад, на офицера, стоявшего за спиной.

Наступила тишина. Вой смолк, когда ноги старика подогнулись и тело рухнуло на плитки двора.

Потрясенную тишину внезапно разорвали новые выстрелы, только на сей раз стреляли солдаты — под веселые выкрики они разряжали винтовки в воздух.

Офицер обошел молодого послушника, взял из его рук винтовку и одобрительно похлопал по плечу. Колени парнишки начали подгибаться, и офицер сделал шаг вперед, чтобы поддержать его. Несколько мгновений они стояли, словно слитые вместе, — две фигуры отдельно от остальных.