Артефакт. В поисках неизвестного
Пролог
1. Российская Империя. Нежнин. Январь 1904 года
— Вань, ну послушай же ты, — Володька дёрнул друга за рукав, заставляя обратить на себя внимание. — это правда. Ху сказал, что всё правда, и камень этот, и миф. И желание исполнится любое, вот совсем любое.
Они сидели у него в комнате и жевали вкусные румяные сдобные булки, которые поутру выпекла тётка Марья, запивая их легкой наливкой, почти детской. Почти, но не совсем. Ванька стащил у отца бутылку настойки на рябине, и они добавили её в кувшин с вишнёвым компотом, который принесли вместе с булками.
В голове у Володьки немного шумело, но зато настроение поднялось до той высоты, когда захотелось рассказать всем и каждому, а в особенности — лучшему другу, о своей задумке. О поездке далеко-далеко, в Поднебесную, так её называл мистер Ху. О загадочном артефакте, который когда-то исполнял желания и наверняка исполнит ещё. И даже пролитый на ковёр «компот» совсем не огорчал.
Ванька посмотрел на Володьку и хмыкнул. Этот пацан совсем не думает о том, что сейчас не время, чтобы заниматься всякими там экспедициями. В Питере, говорят, постоянно какие-то волнения. Революции опасаются. Отец вон, по лету сразу отправляет его в армию, говорит, что только она может из мальчишки мужчину сделать. Ну, он-то сам точно мужчина, у него все в доме по струнке ходят. Даже Володька, когда в гости приезжает. А Иван и не против, отслужит, вернётся, женится. Да вон, хоть на Женьке, сестре Володькиной. Она ничего так, мелкая, правда, ещё, но время-то есть, вырастет.
— Нет, я не смогу, — покачал он головой. — Да и где деньги на всё взять? Представь себе, это же надо целую экспедицию организовывать. Обозы там, еда, оружие. Люди, опять же. Нет. Тем более, что отец меня после гимназии отправляет в Третий Стрелковый. — Ванька поправил рукав рубашки, который дёргал захмелевший друг. — Я не могу отказать, он уже с Владимиром Михайловичем договорился.
На последнем имени Володька скривился, словно его кнутом по спине огрели. Впрочем, так оно и было однажды. Приезжал к ним как-то Кашерининов, общался с отцом, а потом, узнав, что мелкий тогда ещё тёзка напакостил, подсунув его любимому коню огромную голову соли вместо пары кусков моркови, отходил его нагайкой. Отец стоял и смотрел, не вмешиваясь, а после попрощался с этим типом, как с братом родным. Радовало одно: что его точно в армию не отправляют, у него мозги в другую сторону работают. Он деньги считает, а не головы.
— Слушай, а если потом? Ну, вот представь, ты уже такой, командуешь этим самым полком, я целый банк в кулаке держу, и мы соберёмся? Тогда же нам никто ни слова против не скажет, я уверен. И деньги будут, и люди, и… — Володька споткнулся, глядя в смеющиеся глаза Ваньки. — Что?
— Мечтатель, так тебя маменька моя называет. Так и говорит: «Когда там твой мечтатель в гости приедет? Я ему целую гору книг привезла из столицы!» — и смеётся. Кто его знает, что там будет через несколько лет. Если эта революция случится, то неизвестно, будем ли мы с тобой такими, как сейчас, и нужен ли нам будет этот твой камень. — Ванька хмыкнул, вскочил с тахты и молодецки повернулся на каблуке сапога вокруг своей оси, показывая, что о всяких артефактах он сейчас думать не собирается. — Пошли лучше, у бати твоего спросим, может, он разрешит нам выездку организовать? На улице-то как хорошо, а! И снег свежий ночью выпал.
Степан Андреевич подозрительно пригляделся к чуть покачивающемуся сыну, но увидев, что друг его вполне крепко стоит на ногах, взять лошадей на конюшне разрешил. Обрадовавшись, что их не застукали за неблагочинным делом, парни, быстро собрались и выбежали на улицу, веселясь, словно им не по восемнадцать, пусть и почти, а всего по шесть. А на конюшне их уже ждали два молодых взнузданных и оседланных жеребца.
— Иван! — окрикнули Ваньку с крыльца старый Михей, когда они, упаренные и довольные, вернулись с прогулки. — Тут твой отец приехал.
— Бегу! — Ванька соскочил с седла, бросив поводья подбежавшему конюху, и кинулся в дом, на пороге резво снимая удобные для выездки сапоги ботинки и переобуваясь в форменные ботинки. — Где?
— В гостиной. Ждут только тебя, — произнесла Наталья Фёдоровна, мама Володьки.
Ванька вошел в гостиную и остановился на пороге. За большим столом в центре комнаты сидели Степан Андреевич, его отец — Алексей Игнатьевич — и ещё один незнакомый ему офицер в звании полковника.
— Добрый день, господа, — обратился он ко всем, по-военному щёлкнув каблуками. — Вы меня ждали?
— Да, Иван, — произнёс отец, — присаживайся. — Он кивнул на свободный стул у стола. — У нас к тебе серьёзный разговор.
— Да, отец, — Ванька согласно кивнул, прошёл к столу и сел, аккуратно сложив руки на коленях. — Слушаю вас.
— Завтра ты отправляешься в полк.
— В полк? Но ведь набор в Третий Стрелковый будет только в марте? — Он недоумённо оглядел сидящих перед ним мужчин.
— Ты едешь не в Третий Стрелковый. Мы посовещались с Богданом Демидовичем, — отец кивнул на полковника, — и ты будешь служить на Дальнем Востоке, нечего сидеть под крылом у родителей. Там сейчас как раз неспокойно, понюхаешь пороху, вернёшься мужиком. А потому уже и думать будем, в Третий Стрелковый или куда ещё.
В голове у Ваньки закружился ворох мыслей, заставивших его бросить взгляд на вход в гостиную, где уже стоял Володька. Ну, вот и всё, не факт, что он вернётся, не факт, что они куда-то поедут, не факт… И обратил внимание, что тот сжимает и разжимает кулаки, что означало состояние крайнего бешенства, которое друг не хочет показывать окружающим. Дался же ему этот камень, а? Тут друг к чёрту на кулички едет, а у этого одно на уме…
— Да, отец, — кивнул он. — Тогда мне стоит отправиться домой — собираться?
— Отправляйся, — отец кивнул в ответ, пятернёй взлохматил ему волосы, и в следующих его словах проявилась совсем не свойственная ему мягкость: — Я и не заметил, как ты вырос.
Володька же смотрел на то, как его друга отправляют туда, куда он сам только что собирался, но без него, и в голове мелькала мысль сбежать из дома и отправиться следом.
2. РСФСР. Нежнин. Апрель 1932 года
Вчера на консилиуме врачи, наконец, решили, что на него всё-таки подействовала терапия, и уже сегодня утром в его палате появилась санитарка Ольга Сергеевна — дородная женщина с плотно убранными под белую косынку волосами и доброй улыбкой. Под левой мышкой она несла таз, а в правой руке — кувшин с горячей водой. Из кармана её форменного фартука торчали ножницы и расчёска, а через плечо висело полотенце. Следом за ней вошел санитар, имени которого Владимир не знал, но похож тот был на его лучшего друга Ивана — такой же громила с чёткими, словно стамеской вырезанными чертами лица. Он внёс и поставил на подоконник зеркало.
Владимир посмотрел в него и грустно улыбнулся — из отражения на него смотрел старик. Если бы не знал своего возраста, то точно дал ему не меньше семидесяти. Он отметил глубокие морщины вокруг запавших потерявших бывшую яркую голубизну глаз, длинные нечёсаные волосы, уже почти полностью седые, и сутулое сухое тело. Только кожа была светлой, почти белой, как стены здесь. Ничего не осталось от того молодого мужчины, каким он попал в эти стены.
— Присядьте, я вам помогу, — произнесла санитарка, и Владимир покорно уселся на стул у подоконника, на котором рядом с зеркалом уже стоял кувшин с водой. На пол перед Владимиром она поставила таз и попросила наклониться над ним. Он наклонился и терпеливо ждал, пока ему обрежут все лохмы и вымоют голову, и молчал, не отвечая на вопросы Ольги Сергеевны, оставляя за ней право сделать так, как ей кажется правильным.
После Владимиру принесли чистую одежду: выцветшую, пахнущую хлоркой пижаму, тёплые вязаные носки, бурки, шапку и телогрейку, и вывели в сквер при клинике.
— Врач велел гулять, дышать воздухом, — пояснил громила-санитар, который вышел следом.
