Надо сказать, что Егор, несмотря на то, что был младше своего двоюродного брата на семь лет, помнил его иным. И положения у брата тогда не было, и дохода, и знакомых. И намечающегося небольшого пузика, кстати, тоже. Был Федор безызвестным журналистом одной из желтых малотиражек, сочинял насквозь лживые, но столь нравящиеся незатейливому читателю истории про аллигаторов в столичной канализации и предстоящий в следующем году (ну, или через пять лет!) очередной конец света.
Но эти времена ушли в прошлое, ведь Федор вдруг оказался замешанным то в одну, то в другую историю, одна чуднее другой. И дела у него пошли на лад. Стал заместителем главного редактора. А потом и главным. И тираж газеты вдруг резко вырос. И свой интернет-портал появился. И, главное, неведомые спонсоры, говорят, наследница одного из почивших в Бозе олигархов!
Егору тоже хотелось быть таким. Поэтому он прыгал от радости, когда Федор взял его внештатным корреспондентом. Егору все хотелось доказать коллегам, Федору и, главное, самому себе, что не в связях дело, что и он не хуже своего легендарного родственника, что дело не в протекции, а в его журналистском таланте.
И вот доказал: истории, конечно, классные, Федор так хвалил, так хвалил! А в итоге три иска от трех «звезд». И, главное, доказательства того, что Егор все выдумал, от первого до последнего слова!
Тяжелее всего было признаться в этом Федору, ведь твердил же на планерках, что «имеются конфиденциальные источники». Даже интервью с ними подделал и сам, через шерстяной носок, дабы голос изменить, наговорил на диктофон всяких жареных глупостей, которые потом, в еще более разухабистом и идиотском виде, появились на первой полосе «Бульвар-Экспресса».
И о Егоре немедленно заговорили, назвали «наиболее талантливым молодым пером года», хотели даже премию дать. Не вышло. Мало того, что всех обманул, так еще оказался пойманным с поличным! И это угнетало Егора больше всего.
– Понимаю! – проговорил унылым тоном Егор, чувствуя, что на глаза наворачиваются слезы. Не хватало еще зареветь – ему, парню двадцати трех лет! И что из того, что его многие за подростка принимают – невысокий, юркий, с рыжим чубом и конопатым лицом. Рыжик! Плохо только, что на таких, как он, длинноногие красавицы внимания не обращают. Или только если ты известный журналист! Но до этого было далеко, ой как далеко…
Зазвонил телефон – на проводе была Маша, жена Федора. Тот несколько минут нежно почирикал с ней, а когда беседа завершилась, переключился на Егора.
– Вот что, Егорка, – сказал он. – С адвокатами наших обиженных «звезд» договоримся, не проблема. Тем самим паблисити требуется. Однако тебе пока надо залечь на дно. Потому что одна из «звезд» требует, чтобы мы тебя уволили. Вернее, не она сама, а ее внучек, который супер-пупер-важная шишка в президентской администрации. А с этой структурой, сам понимаешь, шутить опасно. Не понравилось его любимой бабуле, что ты выдал ее настоящий возраст…
– Так я же все сочинил! – изумился Егор, а Федор снисходительно усмехнулся:
– И попал пальцем в небо! Нашей вечно юной пенсионерке официально пятьдесят семь, неофициально шестьдесят шесть, совсем неофициально шестьдесят девять, а согласно имеющемуся у нее свидетельству о рождении – семьдесят один. А ты написал, что семьдесят три. Так оно и есть! Бабка еще при Брежневе, который ее обожал, подсуетилась, сделала себе по блату новое свидетельство о рождении. А ты, навыдумывав всякой ерунды, случайно угадал настоящее число! Респект, Рыжик!
Егор поморщился – это детсадовское прозвище уже давно сидело у него в печенках. Хуже всего, что и девушки, прознав об этом прозвище, только его и использовали. Рыжик – можно подумать, кот или хомяк какой! Смех, да и только!
Снова зазвонил мобильный Федора, на этот раз не тот, что в первый раз. Федор залился румянцем, в панике взглянул на дисплей, быстро принял звонок и отрывисто сказал:
– Я перезвоню вам через пять минут, Кирилл Алексеевич!
Краем уха Егор услышал, что у Кирилла Алексеевича женский голос. Неужели Федор изменяет Маше?
– Информантка! – заявил Крылов, нервно поигрывая с мобильным. – Вернее, информант! Ценные сведения о… Ну об этом… Как его бишь…
Внезапно рассердившись, видимо, потому, что ничего путного в голову быстро не лезло, Федор пролаял:
– И вообще, Рыжик, иди и занимайся пока третьестепенными делами! Полгода будешь писать только правду! Вот это, понимаю, кара! Но надо же президентскую администрацию задобрить! Иди поищи какие-нибудь занятные или кровавые, а, лучше всего, одновременно занятные и кровавые происшествия! Только все твои статьи я буду редактировать! Лично! Ну, иди, иди!
Егор выскользнул из кабинета своего могущественного кузена. Мило улыбнулся секретарше Федора, со скоростью звука стучащей по клавиатуре, поправил рыжий вихор и присел, делая вид, что завязывает шнурок одной из кед. А на самом деле Рыжик прислушивался к разговору Федора. Ведь дверь он оставил приоткрытой, а слух у Егора был отменный.
– Деточка, это я звоню! – услышал он сюсюкающий голос Федора. – Извини, что не мог сразу ответить, пришлось одного нерадивого журналистика распекать! Как у моей деточки делишечки?
Егор почувствовал приступ тошноты – у Федора все есть: и положение, и деньги, и красавица-жена, и дочка-подросток (неродная), и сын-младенец (родной). И все равно он завел себе пассию на стороне! Что будет с Машей, когда она узнает?
Рыжик отправился за свой письменный стол и бухнулся на вертящееся кресло. А затем, по привычке, стал накручивать на указательный палец правой руки свой рыжий чуб, одновременно с этим вертясь в кресле. Нет, вмешиваться в личную жизнь Федора и Маши он не будет. Хотя Машку жаль – если бы она была его собственной женой, он бы ее на руках носил! И на кого Федька ее променял? Наверняка на молодую пустышку с огромным силиконовым бюстом и целлулоидным смехом. Вкус у Крылова был и остался рабоче-крестьянским.
Если он скажет всю правду Маше, и Федор об этом узнает, то с журналистской карьерой можно завязывать. Такого Крылов ему никогда не простит. А сможет ли он сам себе простить, что не вмешался и не открыл Маше глаза на похождения ее любвеобильного супруга? И почему он это думает все время о Маше?
Егор все сильнее и сильнее крутился в кресле, так что, наконец, вместе с креслом полетел на пол.
– Рыжик, живой? – послышалось сразу несколько женских голосов, и коллеги по редакции ринулись ему на помощь. Ему предложили на выбор бесцветный йод, таблетку аспирина и непрямой массаж сердца.
Так и есть, Рыжик! Для всех он – Рыжик! И ладно бы они его в постели звали Рыжиком, так нет, для всех он младший брат, друг сердечный, товарищ! Даже для тех девиц, что его возраста или даже младше!
