— Здравствуйте, Людмила Ивановна!
— Это ты, Афанасий?
Неожиданное «ты» жарко обдало ему щеки.
— Вас беспокоит д’Артаньян!
— И что же нужно славному мушкетеру?
— Да я просто так, проведать.
Чувствуя некоторое ее замешательство, спросил:
— У вас люди?
— Как всегда.
— Тогда я попозже…
— Постой, постой… Мы должны встретиться.
— Зачем?
— Предлагаю через полчаса… на том же углу.
— Ну, хорошо.
И опустил трубку.
Направляясь к знакомому перекрестку озабоченно думал: «Почему она назначила встречу? Может, чего боится?..»
— Афоня!
Комлев обернулся и увидел чуть виноватые знакомые глаза.
— Вчера со мной что-то случилось, — Людмила Ивановна резко отвернулась и продолжила. — Признаюсь, я всю ночь думала о тебе. Ты мне очень симпатичен. Своей искренностью. Кстати, то, что говорил вчера на собрании, я приняла на свой счет. Не ошиблась?
— О чем вы?
— О любви, конечно.
— Я этого…
— Пойдем, пройдемся.
Пошли по длиннющей улице. На ней во всех направлениях сновали пешеходы и с гулкими сигналами проносились машины.
— Не знаю, что и сказать, — говорила Людмила Ивановна. — Но почему-то серьезно думаю о тебе. Как бы это выразиться… Видишь ли, у меня хорошая семья, внимательный муж. Но все это не то. Ведь я оказалась в этом городе девчушкой, первокурсницей. Бежала от опеки родителей. И только он, мой нынешний супруг, помог, протянул мне руку. Боже мой, чего я несу…
— Говорите, говорите!
— Спасибо тебе, Афанасий! — с влажными глазами она поцеловала его прямо в губы.
Комлев, счастливый, отстраняясь, увидел пробегавшую рядом с базарной авоськой в руке толстуху.
— Ну, теперь уж нам и аморалка обеспечена! — совсем не огорчилась Людмила Ивановна и вновь поцеловала.
— Комлев! — раздался из приемной голос машинистки. — Звонили из райкома партии. К двум часам ты должен быть у первого! У Штапина!
— Ни фига себе… — стеклянным голосом произнес Афанасий и спросил (теперь через дверь):
— Тонька, а зачем?
— Не сказали.
За все время работы в комсомоле Комлев не так уж часто бывал в руководящих деловитых апартаментах, а тут вызывают прямо к первому! К нему директора заводов заходят на полусогнутых. Неясность положения выбила из колеи. Он отложил в сторону последний информационный бюллетень, задумался. Может, какой промах допустил? Но и тогда его бы потянули совсем на другой ковер. А, может, доложили про выступление? А что он такого сказал! Или секретарша капнула?
Сидел недвижимо, не находя ответа. Задолго до двух поднялся, пригладил брюки, отряхнул пиджак и туго затянул на шее обрыдлый однотонный галстук (ему вечно твердили: «Без галстука далеко не пойдешь»). Послюнявил ладонь и зализал ею хохолок на затылке.
Вышел и стал подниматься на второй этаж. Отсчитал двадцать четыре ступеньки, свернул в темное жерло таинственного коридора. Остановился перед распахнутой дверью приемной, где за столом в окружении разномастных телефонов сидела непомерная толстуха. Она, как робот, показала на стену перед собой. Комлев внутренне сжался. Что его ждет? Он — мелкая сошка. А сколько раз в этот кабинет входили директорами и выходили простыми инженерами, врывались прокурорами и вылетали рядовыми следователями…
Что-то коротко мяукнуло на столе секретарши, и она указала на дерматиновую дверь с табличкой своим коротким пухлым пальцем:
— Соловей Кириллович освободился.
Комлев глубоко вдохнул в себя воздух, тихо постучал в лакированную панель и, не дожидаясь ответа, потянул никелированную ручку. Там оказалась еще одна дверь. Снова постучал и открыл ее. Ничего особенного не увидел: как и во всех других начальственных кабинетах, по центру вытянулся стол, в торце которого сидел еще довольно молодой с явными блесткими пролысинами на голове мужчина. Комлев наслышан был о боксерском прошлом секретаря, беседы с которым часто кончались моральным нокаутом для многих. Сидевший подался крутым лбом вперед, и в Афанасия цепко вперились острые глаза боксера.
— Комлев? — услышал он приглушенный голос Штапина.
Афанасия, как правило, называли по имени, а тут…
— Да, я. Вызывали? — пролепетал в ответ.
— Присаживайся, комсомол, — первый рассеянным широким жестом показал на ряд стандартных стульев вдоль стены.
Комлев сел, но никак не мог успокоиться. В груди молотило, глаза цеплялись то за собственные сжатые до боли побелевшие пальцы, то за полированную гладь стола, то за инкрустированный портрет вождя на стене.
— Взбодрись! Я в твои годы и перед чемпионами не пасовал! — проговорил Штапин, роясь в бумагах. — Меня, помню, командировали выбивать металл у министра… Другие к нему, как в клетку с тигром, а я к нему безо всякого. И ничего, как видишь.
Комлев чуть успокоился.
— Я слушаю, Соловей Кириллович.
— Ну, и как дела обстоят?
Афанасий замер, не зная, что сказать. Слишком общим был вопрос. Ответил обтекаемо:
— Как всегда, напряженка…
— Это так. Где ее только нет. Время-то какое. А в чем она выражается?
— А в том, что иной раз по ошибке влезаешь совсем не туда, — произнес Комлев, думая, что все-таки приглашен по какому-нибудь щепетильному делу и лучше заранее подготовить почву.
В глазах боксера сверкнуло удовлетворение:
— Я тоже куда только не лез! Однажды так вляпался, что неделю не знал, состою ли в комсомоле или уже нет, — произнес и хрипло засмеялся. — Вижу, у тебя прыть есть. Ты, небось, сейчас мучаешься: зачем я тебя пригласил…
Потянул сигарету из лежащей на столе пачки «Друг» и, щелкнув перламутровой зажигалкой, окутался клубами дыма. Посмотрел сквозь него на парня и сказал:
— Мне кажется, ты выработался на своем месте, пора тебе что-то другое подыскать.
Сердце в груди Комлева опустилось. А первый опять, выдохнув дым, стряхнул пепел в бугристый раструб черноморского рапана (подарок греческих гостей) и, прищурившись на собеседника, процедил:
— Насколько мне известно, ты заканчиваешь юрфак?
— Да, в следующем году.
— Ну вот, у тебя прямая дорога в милицию. Кому, как не тебе…
«Но почему?!» — чуть не вырвалось у Комлева.
Как многие, он ощущал некоторую неприязнь к милицейским будням, ему казалось, что со временем все это должно отмереть (как учили, вместе с государством).
Первый продолжал твердо держать вызванного на прицеле двух своих свинцовых глаз.
— В милиции наряду с напряженкой есть и свои проколы… — Штапин постучал по бумагам на столе.
