Борис Орехов уже ждал его за рулем «виллиса».
— Ох и дает же нам жару полковник из генштаба! Ты там не задерживайся.
У командира эскадрильи Баженов потребовал пилота Васю-Василька. После памятного полета с ним к партизанам Баженов очень верил этому летчику, и они не раз летали на задания. Однажды даже горели — «мессер» поджег при взлете.
Сейчас они летели низко, чтобы не привлекать внимания «мессеров». В небе начиналась «воздушная карусель», воздушный бой. Внизу стлались дымы. Пожаров было много — и маленьких и больших. Интересно с самолета осматривать поле боя. Видишь много такого, что и невдомек наземному наблюдателю. Подлетая к городу, Баженов приметил цепь наших бойцов, залегших метрах в двухстах от первой линии домов. Бойцы махали им. А вот и первые дома с остроконечными крышами. Улицы пусты. На площади перед костелом тоже пусто. По дороге справа от города в бинокль виднелись подводы и красноармейцы. Значит, «активные штыки» уже впереди. В бинокль видна была и наша артиллерия на той же дороге, уже за городом. Артиллерия шла в походном порядке. Чего же испугался полковник генштаба? Баженов отнял бинокль от глаз, взглянул на двор дома, который они уже пролетели, и увидел солдат, гитлеровских солдат. Они стояли, задрав головы, и смотрели на медленно пролетавший самолет, который вел себя очень мирно.
Вася-Василек так круто повернул назад, что «уточка» легла набок. Гитлеровцы открыли стрельбу. Баженов не слышал выстрелов за ревом мотора, но он видел наведенные на них дула винтовок, автоматов и пулеметов. На крыльях то здесь, то там возникали мотыльки из разорванной пулями материи.
Мотор чихнул раз, второй, третий и замолчал. Вот теперь Баженов услышал справа и слева свист пуль. Самолет потянуло к земле.
— Давай! Дальше! Жми! — заорал Баженов. И, будто испугавшись его крика, мотор снова взревел. Захлебывался, но все же тянул помаленьку.
Кусты были уже близко, но это была еще ничейная земля — расстреляют в упор! Мотор то взревет, то замолчит, и в этих паузах слышны и стрельба и визг пуль.
«Ну, все! Отвоевался!» — решил Баженов и откинулся на спинку сиденья. Страха не было, только удары сердца отдавались в горле. Вася-Василек нацелил самолет на поле перед кустарником. Там сейчас же возникли разрывы мин. Попробуй, сядь! Вася-Василек сделал все что мог, «уточка» только коснулась колесами тонких веток и через секунду бодро запрыгала за кустами. Они соскочили на землю. Хохотали и хлопали друг друга по плечам. Осмотрели самолет — весь как решето. И как только их не задело! Но долго радоваться не пришлось: прилетели первые мины. Можно бы расстаться с «уточкой» и — где ползком, где бегом — добраться до своих. Но Вася-Василек, не обращая внимания на разрывы, занялся мотором.
— Проводку перебило! — обнаружил пилот, и они спешно стали соединять перебитые провода.
— Крутни! — крикнул Вася-Василек со своего места. Мотор взревел.
— В городе противник, — докладывал Юрий Баженов. — Видел батарею противотанковых, батарею полевых пушек. Войск на улицах не видно. Только группы солдат во дворах первых домов, в окопах между домами и в одиночных зданиях. Наши части уже за городом. Наверное, обошли — в надежде, что части второго эшелона очистят город. А они лезут в лоб. Зашли бы с тыла. — Все ясно! Спасибо! Иди, болей. А выздоровеешь, получишь особое задание.
Баженов вышел от командарма и остановился. Ложиться в постель ему не хотелось, и он пошел завтракать. После недавних сильных ощущений он все еще пребывал в ратном раже. Именно этим он объяснил свой зверский аппетит. Когда же он разделся и лег в постель, то ни спать, ни лежать не хотелось.
«Вот ведь как перевозбудился, — подумал он, — даже температуры не чувствую». Измерил температуру — нормальная! Не поверил. Какая-то чертовщина! И горло не болит. Не иначе, микробы испугались стрельбы и удрали!
Баженов оделся, разыскал Сысоева и рассказал об этом ЧП в медицинской практике. Сысоев смеялся. Баженов спросил его, знает ли он, на какое «особое задание» намекал командарм.
— Знаю и готовлюсь. Если ты здоров — я доложу начштаба.
Командарм был весьма удивлен мгновенным выздоровлением Баженова, даже позвал свою жену, приехавшую навестить его. Военврач Нестерова объяснила: по-видимо-му, сказалось нервное перевозбуждение, погасившее грипп. Такие случаи известны, но это не значит, что следует обобщать такой, с позволения сказать, метод лечения гриппа. Она лично предпочитает менее остродействующие средства. Например, стрептоцид.
Командарм посмеялся, а потом сказал:
— Особое задание для вас — разыщите секретный военный завод, делающий «Фау». Даю вам, как говорят моряки, «свободное плавание». Но не вырывайтесь вперед, действуйте в районах, занимаемых нашими войсками. Только если риск очень оправдан — рискуйте, но расчетливо, умно. Поедете, чтобы не выделяться, на своих трофейных машинах. Как они, в порядке?
— Моя «Испано-суиза» в порядке, — сказал Сысоев.
— И мой Мерседес-бенц» работает как часы. — Баженов улыбнулся.
— Рации с собой возьмите, но брать ли с собой автоматчиков, и сколько, а также все прочие вопросы, решите с Георгием Васильевичем.
То был еловый лес, скучный лес, посаженный по линейке. Точно отмеряниые междурядья, без подлеска, без кустарника, просматривались далеко. И его увидели лежащим, — прятался, где спрятаться невозможно.
Богун и Бекетов справа. Рябых и Мацепура слева, в два счета окружили его и повели к машинам. Впервой сидели Баженов и Ольховский, во второй — Сысоев и Чернявский. Три часа назад они свернули с шоссейной дороги на лесную, но не были уверены, что уже не едут по ничейной земле, и фронт остался позади.
Перед ними стоял пожилой истощенный мужчина с черной с проседью бородкой, такими же длинными волосами и усами. На нем была полосатая одежда. Поняв, с кем он встретился, он заплакал. Жестами попросил поесть: он не говорил ни по-русски, ни по-немецки, ни по-английски, только по-французски, но французского языка никто из них не знал, если не считать двух-трех слов, известных Чернявскому.
— Так шо ясно, — сказал Богун, — как я понял, камрад родом из Пари и был в концлагере.
— Пари — это Париж, а что из лагеря, так это и без переводчика видно, — заметил Чернявский.
Заключенный жадно ел шоколад, галеты и запивал вином. Как выяснилось, француз бежал из лагеря, расположенного совсем недалеко. Он показал на пальцах количество километров — 12; показал, в какой стороне находится концлагерь.
— Комбьен там этих, ну… гитлерзольдатен? — лез из кожи Чернявский.
— Дэ сольда д'Итлер? — сразу же сообразил француз и показал на пальцах — получалось три десятка. Но то, что он объяснил дальше с помощью не столько слов, сколько жестикуляции и мимики, насторожило всех. Он дал понять, что они делали «се терибль фау-дё* — «эти страшные Фау-два», и он показал два пальца.
