— Василь Стефурак.
— А отчество?
— Лукьянович.
— Жаль только, Василий Лукьянович, что парень ваш погиб.
— Жалко. Хороший был хлопец. Фронтовик, там пронесло, а тут положили.
— Смерть в бою!
— Да, — согласился председатель, — почетная, но когда гибнет свой человек…
— А где женщина, у которой ночевал диверсант? — спросил Бобренок.
Председатель указал на дверь соседней комнаты.
— Кладовка там, — объяснил. — Без окон, не убежит.
— А труп шпиона?
— Оставили во дворе. И наш Трофим там лежит. Не было времени, — добавил виновато, — сюда спешили, чтобы позвонить…
Все было правильно. Бобренок подумал несколько секунд и принял решение.
— Ты, — кивнул на белобрысого паренька, — оставайся здесь и сторожи женщину. Это тебе, — передал шмайсер, — заслужил в бою. А мы к мельнику. Кстати, а он сам где?
— Поехал в район.
— Вернется — не прозевайте!
— Еще бы! — даже рассердился председатель. — Мы этого проклятого пособника!..
— Поехали! — приказал майор. — И ты с нами, — взял Юрка за локоть, — надо поговорить. — Он пошел вперед не оглядываясь.
Бобренок осветил фонариком убитого диверсанта. Точно такой, как описал его Степан Олексюк: высокий, чернявый, горбоносый. В форме старшего лейтенанта. Толкунов обыскал его, но ничего, кроме пистолета, еще одной гранаты, документов, папирос с зажигалкой, не нашел.
Офицерская книжка выписана на старшего лейтенанта Вячеслава Ивановича Горохова. Командировочное удостоверение… Вдруг нащупал в воротнике ампулу, ловко вырезал ножом. Значит, по инструкции не имели права сдаваться — лучше легкая смерть от цианистого калия.
Оставив председателя сельсовета во дворе, Бобренок с Толкуновым, захватив с собой Юрка, вошли в дом. Юноша сел на скамью у стены, капитан зажег лампу, пристроился рядом, а майор подвинул тяжелый стул и сел напротив.
Из разбитого окна тянуло свежестью, в лампе мерцал свет. Юрко старался не смотреть на него, но свет притягивал — видел, как постепенно коптится стекло от неумело вывернутого фитиля, и слушал майора, не глядя ему в глаза.
— Ваша фамилия, имя и отчество? — сухо спросил Бобренок.
— Штунь Юрий Филиппович.
— Откуда?
— Из Львова.
— Давно в курене Сороки?
— Полгода.
— Участвовали в операциях?
— Нет.
— Почему?
— Я гимназию окончил и был в курене вроде писаря. Гимназистом и называли — прозвище.
— Что привело вас к бандеровцам?
— Хотел освободить свою родину.
— И доосвобождался, — бросил Толкунов. — С автоматом против своих пошел.
— Я шел против немцев.
— Погоди, — остановил капитана Бобренок. — Конечно, Юрий, ваша вина большая, но вы, думается, можете заслужить прощение. Поможете нам?
— Я от своих слов не отрекаюсь.
— Нужно взять радиста. Обязательно живым.
— Понимаю.
— Ничего не понимаешь, — снова вмешался Толкунов. — Знаешь, как берут диверсантов живыми?
— Не приходилось.
— Дело это не очень легкое.
— Ночью убедился.
— А если убедился, должен знать, на что идешь.
— Думаю, что понимаю.
И опять инициативу взял Бобренок:
— Нужно выманить из схрона радиста. Желательно одного, без Мухи. Кажется, сотника так зовут?
— Ну да, Мухой.
— Сможешь вызвать радиста из схрона?
— Очень просто.
— Как?
— А откуда ему знать, что Харитон погиб? Скажу: зовет его вместе с рацией.
— Правильно соображаешь, — оживился майор. — Скажешь, приказ старшего группы.
— А если не поверит? — вставил Толкунов.
— Почему бы ему не поверить? Должен поверить.
— Да… — в раздумье подтвердил Бобренок. — Пойдешь в схрон один. С оружием. Тьфу, черт, отдал автомат «ястребку».
— Ничего, заберем, — махнул рукой Толкунов. — Только меня вот что волнует: а если радист тебя заподозрит?
Юрко немного подумал и сказал:
— Он Харитона боится. Не посмеет ослушаться. В случае чего Муху придется… — Он хотел сказать «убить» или «застрелить», но язык почему–то не повернулся, и просто рубанул ладонью воздух. — Сотник опасный и опытный, все понимает, я должен стрелять первым, пока будет возможность. А потом уж радиста заставлю…
— Если услышим выстрелы, мы ворвемся в схрон.
— Нет, — покачал головой Юрко, — не выйдет. Там близко подойти нельзя. Полянка и береза над люком… Должны прятаться в кустах, а мне самому придется радиста… заставить.
Бобренок недовольно повертел головой:
— Не нравится мне это.
— И мне, — согласился Толкунов.
— Ничего, — возразил Юрко, — они же ничего не ждут.
— А ты славный парень! — Толкунов хлопнул Юрка по плечу. Но тут же немного сбавил тон: — Зачем пошел в бандеры, так и не понимаю…
— Хватит об этом! — оборвал Бобренок. — Давайте еще раз обсудим все. Сейчас сюда прибудет оперативная группа районного отдела госбезопасности. Прикроет тылы, а уж нам с тобой, капитан, брать радиста.
— Что — брать!.. — повертел головой Толкунов. — Брать — тьфу, лишь бы свой поганый нос высунул.
— Высунет… — Юрко оторвал взгляд от лампы, впервые посмотрел в глаза майору. — Я это беру на себя.
— Твоими бы устами да мед пить… — сказал Толкунов, но не так мрачно, как прежде. — Эй, Виктор, — крикнул в разбитое окно, — давай в сельсовет, возьми у «ястребка» автомат! Скажи: берем в долг, днем отдадим, а то еще расхнычется…
«Виллис» отъехал, а с противоположной стороны улицы послышался шум мотора. Председатель выскочил на улицу, замахал руками, и грузовик с оперативной группой остановился у двора.
Часть полигона огородили колючей проволокой, никого и близко не подпускали туда. Из Берлина прибыла специальная эсэсовская команда для охраны этого объекта — коренастые молодчики с автоматами, которым запретили вести любые разговоры. И все же нужно было найти какой–нибудь ключ к разгадке тайны полигона. Но какой? Чем больше обдумывал эту проблему Седой, тем больше убеждался, что вряд ли сможет что–нибудь придумать. Догадывался, что таинственный полигон и предстоящая секретная акция по забрасыванию через линию фронта разведывательной группы — два звена одной цепи, но что стоит его вывод? Нужны были факты, а Марков — под такой фамилией числился он в разведшколе «Цеппелин» — фактов не имел. Правда, один раз, задержавшись утром у входа в школу, увидел перед воротами полигона черный «мерседес» и трех человек в плащах, вышедших из машины. Но ни лиц, ни номера машины не смог различить.
