— Подъем, великие путешественники!
В палатке закряхтели. Спавший у костра на ложе из веток Куриков поднял всклокоченную голову, присел и закивал:
— Подыём, подыём…
Начинался второй день плавания по Вангуру.
Он походил на первый. Все так же обступали лодку кочки. Их становилось все больше: река растеклась по болоту, берега исчезли. Собственно, реки не было — было болото.
Пушкарев решил сходить в разведку. Ушел он прямо по воде: это был единственный путь. Вернулся часа через два, измученный, заляпанный грязью, по грудь мокрый.
— Неважные дела. Болото — сплошняком.
— Может, вернемся, обойдем?
— А где он, обход? Есть он? Можем и силы и время потратить впустую.
Помолчали. Довод Пушкарева звучал вполне убедительно.
Юра с горестной ужимкой спросил:
— Значит, толкать?
— Значит, толкать, — ответил Пушкарев жестко.
— Эх, ду-убинушка, у-ухнем! — Юра не хотел унывать.
Обедали они, сидя в лодке. Сухари, консервы да по куску сахара.
— Не угодно ли кофейку? — Зачерпнув воды из-за борта, Юра протянул кружку Николаю.
Тот отхлебнул и начал плеваться:
— Гниль!
Помолчав, Николай, ни на кого не глядя, сказал с едва приметной усмешкой:
— Выходит, не на том месте, где надо бы, лодку-то построили.
Это был камешек в начальника группы. Пушкарев, конечно, понял это, взглянул на Николая, нахмурился, но промолчал.
Теперь лодку толкали по очереди. Вечером старый манси помянул шайтана:
— Пускать не хочет.
Обращаясь ко всем и ни к кому, Пушкарев спросил:
— Ну что ж, надо и поспать, а?
Николай поежился:
— Без огонька-то того…
— А что сделаешь?
Сгрудились под брезентом, приткнувшись друг к другу. В мокрой одежде было холодно почти до судорог. Куриков присоединиться к молодежи отказался. Нахохлившись на корме, он курил трубку за трубкой, и слабый огонек освещал его недовольное, хмурое лицо. Темная гнилая вода беззвучно струилась меж кочек.
Прошло не больше часа. Брезентовая горка зашевелилась, вылез Николай:
— Так совсем окоченеть можно! — Он принялся размахивать руками, лодка закачалась, захлюпала вода.
Видимо, Пушкарев и Юра тоже не спали. Поднялись и они.
— Оно верно, — согласился с Николаем начальник группы, — окоченеть можно в два счета. Лучше уж толкать.
— Чтобы я — в воду? — поляскивая зубами, сказал Юра. — Да никогда в жизни! — И тут же перемахнул через борт. — У-ух! Пошел экспресс!
Забулькала вода, зачавкали потревоженные кочки, лодка поползла вперед…
Вскарабкавшись из-за дальнего леса, солнце увидело холодно и смутно поблескивавшую в тумане широкую гладь воды с торчавшими над ней тысячами травянистых бугорков, а среди этих бугорков — длинную деревянную скорлупку, которую толкали посиневшие от холода люди. Солнце сжалилось над ними, разогнало туман и стало припекать по-летнему щедро, жарко.
Но лишь к вечеру Вангур стал снова походить на реку: появилось что-то подобное руслу, меньше стало кочек. Забравшись в лодку, Куриков уселся на свое место, раскурил трубку и взялся за весло.
— Плывем! — закричал Юра. — Как рыба плывем!
Алексей Архипович шагал вдоль залитого солнцем гребня Ключ-камня. Бритый шар его головы сделался уже почти бурым; старенькая парусиновая кепка, туго натянутая на макушку, каждый день светлела по сравнению с головой все больше. В брезентовых штанах, заправленных в сапоги, в просторной клетчатой рубахе с засученными рукавами Кузьминых совсем уже не походил на ученого мужа, его трудно было отличить от рабочих отряда.
Вдали показался техник-магнитометрист, сосредоточенно и медленно двигавшийся меж валунов. Профессор нагнал его и скосил внимательный взгляд на вздрагивающие стрелки прибора, на записи отметок:
— Ну, и как оно?
— Интересные отметки, Алексей Архипович. В меридиональном направлении резко увеличиваются к вершине горы. Правда, потом почему-то снижаются.
— Угу, угу! — Профессор молвил это так, будто иного ответа и не ждал. — Отметки через пятьдесят метров? А вот в этом месте, — он отчеркнул карандашом рядок цифр в записях, — ты мне построй график через двадцать пять метров. Ясно? Ну, шагай. Я на седьмой шурф.
Работа на Ключ-камне шла уже полным, ровным ходом. Кузьминых умел сделать так, что впустую не тратилось ни одного часа. Он был требователен и неутомим. С утра профессор уходил вместе с рабочими, целый день лазал по горному массиву, и два коллектора едва справлялись с теми образцами, которые он отбирал. По вечерам он просматривал и обрабатывал показания магнитометрической съемки, подолгу сидел над записями.
Жил Кузьминых в довольно просторной четырехместной палатке, в которой лежали два спальных мешка — его и Степана Крутоярова, были собраны инструмент и приборы да стоял сколоченный на скорую руку грубый стол. Лагерь засыпал, а в «штабной» палатке еще долго горел фонарь, сопел над вычислениями Алексей Архипович и ворчливо бранился Степан: он считал, что профессор может просто-напросто загубить себя непосильным трудом. Алексей Архипович к этому ворчанию привык, но иногда все же огрызался:
— Хватит бубнить! Не нравится — на вот, садись на мое место, посиди.
— «Садись»! Не надо было Пушкарева-то отправлять на Вангур, вот и спали бы спокойно.
— Кого же надо было отправлять? Тебя, что ли?
— Ну, от меня толку мало.
— Вот и помалкивай.
— Как же помалкивать!.. Завтра-то подыматься чуть свет.
— Слушай, Степан, — свирепел Кузьминых, — я тебя к костру спать отправлю!.. Удивляюсь, как с таким ворчуном жена живет! Я бы не стерпел.
Степан бурчал что-то, потом задремывал, а открыв глаза, вновь видел своего старого товарища и начальника склонившимся над расчетами.
— Вот ведь пропасть! Вся палатка керосинным духом пропахла! И верно, к костру надо перебираться.
— Угу, угу, — соглашался Алексей Архипович, не отрываясь от бумаг.
Степан кряхтел, переворачивался на другой бок и, натянув клапан спального мешка на голову, все же засыпал, чтобы наутро подняться пораньше и хоть в чем-нибудь заменить Алексея Архиповича…
Кузьминых подошел к одному из шурфов. Двое рабочих, сидя на отвале, курили.
— Ну, и как оно? — С ходу профессор полез в шурф.
— Теплая, Алексей Архипыч, работка.
— Хм! — Кузьминых придирчиво осматривал шурф. — Теплая. Мы в прежние времена, бывало… Дай-ка.
