Этот полупрозрачный слой — Валентин вытащил его из ящика и положил на стол — казался живым. Пластина медленно шевелилась, по ее поверхности пробегали волны.
Рядом на столе лежала горка вещей, небрежно и торопливо выложенных из ящика: носовой платок, дневник с оторванным куском обложки, старинная платиновая ручка, подаренная ему ко дню рождения приятелем — корабельным энергетиком, постоянным шахматным партнером.
Валентин не отрываясь смотрел на пластинку, и угнетенное состояние, испытанное прошлой ночью, постепенно возвращалось к нему.
Между тем пластинка, медленно изгибаясь, начала миллиметр за миллиметром приближаться к кучке предметов. Вдруг, подскочив слегка, она коснулась авторучки. Послышался легкий треск, и ручка исчезла. Живая пластинка помутнела, но через несколько мгновений стала полупрозрачной, как прежде. Правда, структура ее несколько изменилась: посреди пластинки появилась тонкая разделительная линия… Подарок Володи… Что я ему скажу?» — мелькнула мысль, как будто это сейчас было главным.
Он потрогал пластинку, которая между тем начала стягиваться в комок. Она была чуть теплой.
Между тем комок начал быстро принимать знакомую Валентину форму ромбического кристалла. Грани его выравнивались, глубина наливалась фиолетовой синью.
Воздух в отсеке стал густым и вязким, Валентин почувствовал необычную слабость. Случись аварийный вызов — он не смог бы и рукой пошевелить. Только глаза его жили, впитывая то необычное, что происходило внутри кристалла. Там жил по своим особым законам чужой мир, своеобразный, непонятно привлекательный. Как умещается он, однако, в таком ничтожном объеме?..
«В маленькое отверстие можно увидеть большой зал, — подумал Валентин. — Как знать, может быть, этот кристалл и есть щель в неведомый мир? Но что это был за мир?!» Радужные шары прочерчивали пространство. Время от времени некоторые из них лопались, образуя солнца.
Штурманом овладело какое-то лихорадочное состояние. Остаточным усилием полупарализованной воли он оторвал взгляд от кристалла и стал думать, куда бы его понадежнее спрятать, чтобы ослабить довлеющую над ним чуждую волю. С трудом он отвел глаза немного в сторону.
Блуждающий взор штурмана наткнулся на массивный металлический футляр, стоявший на краю стола. Это было то, что нужно! Он сунул кристалл в футляр, захлопнул крышку. Затем вытер с лица обильный пот и без сил рухнул в гамак.
Он не знал, сколько времени провел в забытьи. Очнувшись, судорожно подался к футляру, будто ведомый чужой волей, вытащил кристалл — тот никак не изменился — и вновь впился взглядом в странные и бесконечно чужие картины, сменявшие друг друга там, в глубине. Показалось, что каюта наполнилась еле слышной удивительной музыкой, отдаленно напоминающей шум штормового моря. Аккорды набегали волнами.
Одновременно в голове Валентина стали вспыхивать вопросы, словно задаваемые кем-то со стороны. И он — так же мысленно — принужден был отвечать на них.
— Тебя именуют штурманом. Что означает этот термин? — звучал в мозгу голос.
— Я прокладываю курс корабля…
— Так мы и думали! — В голосе, звучавшем в его мозгу, Валентину почудилось удовлетворение.
Голос умолк.
Внутри кристалла забушевала огненная спираль, и штурман внезапно почувствовал себя выброшенным в открытый космос. Он летал вокруг «Каравеллы», подчиняясь чужой воле, не поймешь — доброй или враждебной. Сделал несколько витков, словно пушинка одуванчика, невесомый, а затем снова очутился в своем отсеке.
Самым тяжким было ходить среди своих, выполнять обычные обязанности старшего штурмана и не иметь возможности крикнуть во весь голос о том странном и страшном, что с ним происходит.
Чужая воля требовала, чтобы штурман изменил курс корабля. Изменил тайком, никому об этом не сообщая, чтобы остальные не смогли помешать ему в этом.
Прошло еще несколько дней, и штурман вдруг явственно почувствовал, что сходит с ума. А чем иначе объяснить, что он ощутил себя в двух точках одновременно?..
Вот он, штурман Валентин Орленко, стоит в своем рабочем отсеке перед сумматором и ловит непослушными, трясущимися от последних переживаний руками узкую пластиковую ленту с выкладками, которая серой змейкой выползает из дешифратора.
И в тот же самый миг, оставаясь в штурманском, Орленко ощутил себя столь же явственно в энергетическом отсеке.
Старшего энергетика Ольховатского в отсеке еще не было, но он должен был появиться с минуты на минуту. Его дублер рисовал ежедневную диаграмму распределения энергии по отсекам «Каравеллы».
И пока тот, первый штурман, находящийся на своем рабочем месте, всматривался в узкую перфоленту, пытаясь разобраться в калейдоскопе цифр, обычно понятных с первого взгляда, штурман-2, серым комочком вещества медленно проплывал над самым полом энергетического отсека.
В рубку вошел Ольховатский.
— Владимир Николаевич! Я уж заждался! — воскликнул дублер и ушел.
Тем временем невзрачный комок серого вещества, с которым отождествляло себя сознание штурмана, перемещался в чаще энерговодов — разнокалиберных кабелей, которые наподобие щупалец морского чудища тянулись от главной энергетической установки корабля — «Катеноида» — в разные отсеки «Каравеллы».
— Этот энерговод куда ведет? — властно спрашивал, отдаваясь ломящей болью в висках, неслышимый голос. И штурман послушно отвечал — тоже, разумеется, мысленно:
— В оранжерейный.
— Этот?
— В астроотсек.
— Этот?
— В камбуз…
Владимир Николаевич продолжал заниматься пультом, ничего не подозревая.
— Этот? — отдалось в мозгу.
— В штурманский, — мысленно ответил Орленко.
Комок всколыхнулся и замер у толстого, покрытого мохнатой изоляцией кабеля.
Валентин почувствовал — сейчас произойдет страшное. Парализованный, безучастный, он с ужасом наблюдал, как комок пережег нить, ведущую к аварийной системе. Еще раз беззвучно полыхнуло пламя, почти невидимое в свете источающих дневное освещение панелей, и энерговод, ведущий в штурманский отсек, тоже оказался перерезанным.
Комок, скользя вдоль плинтуса, медленно направился к люку, толкнул его и вылетел в коридорный отсек.
Ольховатский, который все еще занимался приборами, ничего не заметил.
Задержавшись, Ольховатский опоздал к обеду. Что-то бормоча себе под нос, Либин быстро нажимал клавиши программного устройства. Его пальцы летали по разноцветной клавиатуре, как у опытного пианиста.
Владимир поздоровался. Кок буркнул что-то в ответ, не прерывая своего занятия.
