— А ведь из этих вопросов может сложиться версия, — заключает Жирмундский. — Только для кого? Для нас или для уголовного розыска?
И версия действительно складывается, правда, на одних предположениях основанная, ни одним фактом не подтвержденная.
И вот я на очередном приеме у начальства, готовый к защите своей версии.
— Упрям, — улыбается генерал. — Только уж больно ты лаконичен, братец. Раскручивай свою версию. Начинай с азов.
Рассказываю.
— Исповедь заблудившейся и оттого обозленной женщины, — резюмирует он.
— И у вас не возникло никаких вопросов?
— А какие возникли у тебя?
Если начальство предпочитает ответить на твой вопрос таким же вопросом, надо начальству отвечать. И я, вооружившись терпением, излагаю весь ход собственных мыслей, так красноречиво сформулированных Жирмундским.
— Из этих вопросов и складывается версия, — невольно повторяю я слова своего помощника.
— Версии складываются не из вопросов, а из фактов или, точнее, из доказательств, найденных в процессе расследования.
— Разумное предположение тоже может быть источником версии, а я как раз и прошу расследования в поисках ее доказательств.
— Ладно, выкладывай свое разумное предположение, — соглашается генерал. — С чего начнешь?
— С военных лет. Допустим, что уже в те годы в распоряжении немецкой разведки была необходимая документация на двух советских людей с некоторой возрастной разницей, но с одинаковыми именем, отчеством и фамилией. Какая идея может возникнуть у хозяев этой разведки или у их преемников сразу же после войны? Ведь ставка на двойников не есть нечто новое в разведывательной практике.
— Допустим, — опять соглашается генерал.
— Тогда допустим и другое. Поскольку один из двойников считается уже несуществующим, то его анкетные и биографические данные, составленные с помощью провокатора и предателя, этому же провокатору и предателю и присваиваются. С поддельными документами и надежной биографией он возвращается из плена, приезжает в Москву и легко находит себе жилье в Марьиной роще.
— Почему в Марьиной роще? Случайно? — интересуется генерал.
— Нет, не случайно. При ставке на двойников местожительство их в одном районе обязательно. Вы это поймете из дальнейшего изложения моей гипотезы. Так вот, этот двойник, именуемый по паспорту Ягодкиным, а на самом деле Гадохой, поступает на работу киоскером, живет замкнуто, пьет в одиночку, не заводя дружков-алкашей, и в конце концов погибает пьяный. Случайно, как предположили в угрозыске? Может быть, и случайно… Работал он плохо или вообще не работал, пил без просыпу. За какие-то дела он получал или получил свою пачку долларов — лично я думаю, что она была единственной. А вручили ему ее на подготовку агентуры для двойника. Не обязательно той, что необходима для разведывательной деятельности, а той скорее, что может быть полезной, скажем, крупному мошеннику-дельцу.
Вероятно и здесь Гадоха не преуспел: помешал страх перед разоблачением. Ягодкину, возможно, и передали кое-кого из купленной Гадохой шпаны, но едва ли это была хорошо организованная и законспирированная агентура разведчика. Просто порученцы для разных дел.
— А зачем они Ягодкину?
— Пока не могу ответить, товарищ генерал. Но вы помните одно местечко из рассказа Линьковой, где Ягодкин, тяготясь своей фамилией, говорит, что ему бы хотелось быть Вишневским или Малиновским. Хотелось бы, да дело не позволяет. Даже Линькова обратила на это внимание. Какое, мол, дело? Фальшивые зубы вставлять? А дело, оказывается, могло быть: ждать. Ждать под крышей Ягодкина, потому что, когда придет время, хозяева будут искать Ягодкина, а не Вишневского. И нашли его наконец. Линькова о латыше говорит, но латыш или не латыш, а дело явно пошло.
А генерал, улыбаясь, слушает, внимательно слушает, не перебивает, ждет. И я знаю, чего ждет: во-первых, Ягодкин, мол, сам в управление пришел, и заявление его почти неопровергаемо: был ведь иностранец в поликлинике и мог ошибиться адресом, к другому Ягодкину шел и тоже, представьте себе совпадение, из Марьиной рощи. А во-вторых, военная биография Ягодкина чистым-чиста. Где его завербовать могли? Неувязочка у вас, полковник Соболев. Выстрелил, да промазал.
Ну, тут уж я делаю предупреждающий выпад, «парэ», как говорят на фехтовальной дорожке.
— То, что Ягодкин к нам пришел, было его первой ошибкой. Возможно, испугался он смерти киоскера, проверки испугался: вдруг да заинтересуемся мы соседом-однофамильцем?
А тут честный гражданин с героической биографией — проверяйте, я сам к вам пришел. Расчет был правильный и выстрел меткий, только у меня охотничье чутье на неправду, собачье чутье. Нет пока у меня никаких доказательств, только штришки из рассказа Линьковой, но вот не верю я ему, слишком уж правдоподобно все это придумано. Какой-то перебор в правдоподобии, какой-то пережим. И военная биография его, честно говоря, меня не убеждает. Я вот опять его ротного по междугородному выспросил. Отступали они из Минска с боями, врассыпную. Шли десять дней по болотам, по ольшанику под бомбежкой. Немцы то и дело десанты выбрасывали. Многие не вышли из окружения, а Ягодкин уцелел. Как шел он, когда друг друга в лесу то и дело теряли, когда и сообразить было некогда, кто рядом идет, а кто отстал, это еще вопрос. Мало ли что могло с солдатом случиться. Ну, попал в расположение вражеского десанта, прикончить не прикончили, а завербовать могли, если трус и подлец.
— Опять предположение, — вздыхает начальник.
Но вздыхает сочувственно, понимает, как трудно здесь выделить микроложь из в общем-то правдивой картины, понимает, что сомнения возможны, но для дела нашего важны не сомнения, а доказательства.
— А доказательства добудем, товарищ генерал. Есть такая вероятность. Жжет меня рассказ Линьковой о ягодкинском дружке-фронтовичке, который, как он сам сказал, вместе с ним из-под Минска драпал. Почему это Ягодкин его в сибирские дали загнал? Ведь если милиция по следам идет, его и в Тюмени накроют как миленького. Что-то не нравится мне эта придуманная Ягодкиным ссылка на «сибирскую глушь».
Вот и надо сейчас этого дружка-фронтовичка найти, где бы он ни зарылся. В этом, думаю, угрозыск поможет. Из штрафной роты — во время войны, блатной — после войны, мимо угрозыска наверняка не прошел. А когда найдем, удача здесь — всему чаю заварка.
— А если неудача?
— Допустим. Но предположение все-таки остается, пусть пока и недоказанное. С другой стороны подойдем.
— Гадания!
— Согласен. Но у него, несомненно, что-то связано и с марками. Должно быть связано. Иначе трудно понять эту внезапную страсть. Учтите, что я только перечисляю векторы, по которым должно направляться расследование. Марки — один из таких векторов. Я думаю связаться с Обществом филателистов и, если позволите, послать туда нашего человека. Ведь есть же у нас кто-нибудь собирающий марки или знакомый с техникой и тактикой собирательства.
