— У вас хорошие рекомендации… — скупо, официальным тоном сказал мой новый начальник. — Будете переводить. От вас потребуется оперативность!
Я поняла: об увольнении из армии нечего и думать. Придется терпеливо ждать. Не время…
Чанчунь… Город Долгой весны. Но он мог бы считаться и городом Долгой осени. В октябре здесь еще цвели цветы. Я ходила по бесконечным аллеям парка, и высокие спокойные клены, прошитые насквозь солнцем, осеняли меня. Пронзительно пахла трава. Деревья с ярко-зелеными зубчатыми листьями были покрыты пурпурными цветами. Китайские розы цвели сами по себе, и никому до них не было дела — рви сколько душе угодно! В кабинет я приносила целые охапки цветов. После пыльного, закопченного древностью Мукдена Чанчунь казался просторным, свежим, словно бы умытым. Парк примыкал прямо к штабу. Каких-нибудь три месяца назад по этим аллеям прогуливались японские генералы. Любители рыбной ловли сидели на берегу озера с удочками. Через ручьи были перекинуты изящные горбатые металлические и каменные мостики. Может быть, этот парк скопирован с какого-нибудь токийского парка: Хибия, Уэно?.. Японцы любят копировать. Во всяком случае, в основу планировки Чанчуня они взяли русский план строительства города Дальнего с его круглыми площадями, соединенными между собой прямыми проспектами. Правда, здесь имелись здания, скопированные с японского парламента, и вообще в архитектуру был внесен «японский модерн». Здание центрального банка очень напоминало своими величавыми формами японский парламент.
Широкий, прямой, как стрела, асфальтированный проспект разрезал Чанчунь надвое. Начинался проспект у привокзальной площади и уводил куда-то на юг, в густое мерцающее марево. На этом магистральном проспекте, застроенном современными многоэтажными домами в стиле «Азия над Европой», находился штаб Забайкальского фронта — массивное трехэтажное здание в том самом стиле: с двухэтажной надстройкой и двухъярусной прогнутой крышей. Здесь совсем недавно была штаб-квартира Квантунской армии, а потому «японский модерн» был несколько нарушен: во двор вели ворота-доты. И конечно же при японцах в дотах день и ночь сидели солдаты, нацелив пулеметы на многолюдный проспект.
Из окна комнаты, которую мне отвели для работы, видна была многоярусная пагода, изящная и тонкая, как свеча. Она как бы господствовала над Чанчунем. Я познакомилась с ней давно: по картинкам. Не китайская, а сугубо японская постройка, скопированная, по всей видимости, с пятиярусной пагоды монастыря Хорюдзи в Японии или же с пагоды храма Якусидзи периода Нара. Китайские пагоды очень часто имеют вид круглой башни, японские — никогда: они или четырехугольные, или многоугольные.
Мне нравились эти ввинчивающиеся в небо пагоды с четырехскатными черепичными крышами, с длинными шпилями, изукрашенными бронзовыми кольцами; и кажется, будто пагода нарисована, так как воспринимается она только в двух измерениях. Говорят, что шпиль по своему сложному и неспокойному силуэту напоминает шаманские жезлы островов Океании.
Пагода беспричинно влекла, притягивала меня, и я отправилась к ней. У первого попавшегося пожилого японца спросила, что это за храм.
— Это храм «преданных душ», — ответил он и тут же пояснил: — Все этажи храма набиты ящичками с прахом японских солдат и офицеров, погибших в Китае. По верованиям японцев, они превратились в демонов — хранителей Японии.
Мне стало жутко. «Преданные души»… сложили свои головы на полях Китая, возможно так и не поняв, за что воюют.
Мы с японцем разговорились.
Он назвал себя инженером электросилового хозяйства железной дороги Судзуки. Не может пока выбраться из Маньчжурии на родину. Продолжает работать на железной дороге. Нужно кормить семью. У него пятеро детей.
Сперва он показался мне весьма пожилым, но, приглядевшись как следует, я поняла — не больше сорока пяти. Просто переживания последних месяцев наложили свой отпечаток.
— Ваших мы не боимся, — сказал он, — боимся китайской солдатни. Я страшусь за детей. Если бы удалось отправить жену с детьми в безопасное место… Ваши солдаты, когда они не воюют, — добродушные люди, они не имеют личного, я бы выразился, национального отношения к нам, лишены садизма победителей.
— Вы хорошо уловили сущность натуры наших солдат: они не воюют с мирным населением и не мстительны.
— Да, да, я об этом догадался. Нет ни одного случая ограбления. Удивительно. Ваши законы, как я слышал, жестоко карают за грабеж.
— Да, у нас такой закон существует.
— С ужасом думаю о вашем уходе.
— Гоминьдановцы лояльны к японцам.
Он грустно улыбнулся.
— Гоминьдановские солдаты не занимаются политикой. Они грабят. Это большая шайка грабителей и убийц. Они беспощадны. Я их хорошо знаю. Даже своих грабят и убивают.
— Ну, а если здесь возьмут верх китайские демократические силы?
Он на минуту задумался. Произнес тихо:
— Я, наверное, заражен предрассудками: не верю в китайскую демократию.
— Почему? — удивилась я.
— Невозможно объяснить.
Я не стала настаивать, хотя было бы весьма интересно послушать его суждения на этот счет.
— У моей жены бери-бери. Такая болезнь, — неожиданно сказал он. — Распухли ноги. Я рад, что все мы отвоевались. Хоть и не политик, но догадывался, что все плохо кончится для Японии. Кончилось оно гораздо раньше, чем мы могли предполагать. И так неожиданно… Полное крушение всех идеалов. Ваша армия заняла Чанчунь, и никто не обратил внимания на то, что рядовой Хаяма Носики продолжает охранять склады с электрооборудованием. Все разбежались, а Хаяма знай себе расхаживает с винтовкой. Пришел ваш офицер, я как раз сопровождал его, приказывает Иосики передать пост советскому солдату. Офицер есть офицер, если это даже офицер армии противника. Иосики приложил винтовку к ноге и потребовал, чтобы склад у него приняли как положено, по описи, и дали расписку в том, что все сдал без недостачи. Ваш офицер даже не улыбнулся, не накричал, а назначил Иосики заведовать складом…
Так до сих пор Иосики и стережет электроимущество, выдает нам строго по приказу и непременно требует расписки. Как вы думаете, что это? Ограниченность?
— Ваш Иосики, так же, как и вы, не хочет заниматься политикой. Он считает себя просто солдатом — и все. А быть просто солдатом нельзя. Ему, как и вам, нет дела до того, что рушатся империи и государства, что гибнут дети и женщины, что на его Хиросиму и Нагасаки сбросили атомную бомбу…
Он, казалось, обиделся. Призадумался. Потом тихо сказал:
— У меня в Нагасаки сестра. Была. Не знаю, жива ли? Наверное, погибла. Может быть, вы правы…
