плечо, но, слава Богу, не смертельно, кость не задета. Им с Софьей удалось убежать, но шкатулка похищена. Сам Георгий поведал о своем кратковременном заточении. О Залесском и его письме Георгий при всех решил не рассказывать, зато во всех подробностях рассказал о своих приключениях, слегка присочинив о побеге из сарая.
– Это Залесский! Его почерк! – то и дело восклицал Лавр, хотя тут же осаживал себя: – Эту бы весточку да вчера! Я бы его, мерзавца, тепленьким взял! Сейчас ищи его. Найду, непременно найду. Это дело чести. Это дело семейной чести, чести Суворовых! – глаза Лавра налились кровью.
Вахтанг, глядя на него, тоже засопел. Брови его стали в два раза гуще.
– Разве не Бахметьевых? – сняла накал Софья. Все рассмеялись.
После завтрака Лавр попросил оставить их с Георгием наедине и спросил:
– Я знаю, это он. Покажи мне то место.
Георгий начертил на бумаге путь от того места до дома Софьи.
– Если напрямик, вот так, это не так уж и далеко отсюда, – сказал Лавр. – Наверняка должны остаться следы. Мне показалось, Жорж, что ты очень уж подробно рассказал про свой побег. Что-то тут не так? Перебор, милый. Раскалывайся. Залесского видел?
– Видел, – сознался Георгий и протянул брату письмо.
Тот прочитал его, хохотнул и, сложив вчетверо, опустил в карман.
– Благодарю, Жорж. Вот это, поистине, неоценимый факт. Теперь я точно знаю: шкатулка у него. Ну а про перл я поговорю с ним особо, при встрече. Прощай, брат. Если найду шкатулку, свидимся. А нет, так нет.
– Я с тобой, Лавр.
– Брось, Георгий. Тебе не хватало мараться в нашем дерьме. Один управлюсь.
– Их там четверо. Даже пятеро. Один азиат – мысли читает.
– Анвар? Знаю. Он-то мне и поможет. Прощай.
– У меня твой пистолет, – Георгий достал маузер.
– Вот как? Где нашел? Ну да ладно, оружие негоже терять, это не дамские побрякушки.
Лавр обнял Георгия, поцеловал его и выскочил в окно. Георгий едва сдержал себя, чтобы тут же не выскочить следом. «Пойду через пять минут», – решил он. Спустя минуту он посмотрел в окно. Зашла Софья, быстро подошла к окну.
– Где Лавр? – спросила она. – Это он на повороте? Пошли!
– Я ему вернул пистолет.
– Ружье возьмем.
– А Вахтанга?
– Нет, брата нельзя, он за версту начнет реветь и палить.
Софья дала Георгию ружье, сама взяла кинжал, обернув его большим платком. Они вылезли в окно и направились к дому на окраине города.
– Какой он безрассудный! Весь горит, рана-то страшная! – досадовала Софья.
Георгий отмалчивался. Он соображал, как незаметнее подойти к дому.
Стало темнеть. Никто не встретился по дороге. Очень скоро они оказались на том самом месте: справа дом на возвышении, а слева, через дорогу, хозяйственные постройки, где удерживали Георгия. Как ни спешили, Лавра догнать не удалось. Провалился как сквозь землю. Оставив Софью под акацией, Георгий осторожно приблизился к дому. Ни звука. Поднялся на крыльцо, открыл дверь, зашел.
– Никого? ! – Георгия поразило отчаяние в голосе Софьи.
– Никого.
– А там? – указала Софья на постройки. – Пошли, посмотрим.
Дверь в пристройку была открыта, в самом помещении пусто. Георгий потоптался, решил взглянуть, нет ли кого в яме. Подцепил крышку и приподнял ее. Осторожно заглянув в яму, крикнул:
– Есть кто?
– Что-то шевелится, – сказала Софья, вцепившись Георгию в рукав. – Погоди.
Она нашла жердь, Георгий пошарил ею в яме. Из ямы донесся стон.
– Кто ты? Отвечай! – крикнул Георгий. – Буду стрелять!
– Георгий? – неожиданно прозвучало снизу. – Это Анвар.
– Это знакомый Лавра, – сказал Георгий. – Дай-ка кинжал.
Он спустился в яму, едва не наступив на связанного Анвара. Разрезал веревку.
– Кто это такой мастак вязать узлы?
– Кто же? – хмыкнул Анвар. – Капитан.
– Чего это он так с тобой?
– Не понравилось ему, когда я ему его же мысли сказал.
– Вы чего там, зимовать решили? – крикнула сверху Софья.
Она помогла им выбраться из ямы и ушла в дом в поисках еды. Анвар сел на скамейку возле сарая и стал разминать руки и ноги.
– Давно он ушел? – спросил Георгий.
– Вчера.
– А тебя что, вот так и оставил?
– Вот так и оставил. Мог бы и хуже оставить. Пожалел в последний момент. Подумал, если кто из моей родни найдет мой труп, ему несдобровать. Правильно подумал. Но сделал неправильно.
– Шкатулка у него?
– У него. Глупый человек. Чужое добро только укорачивает век. Благодарю тебя, ты мне теперь побратим. Лавр мне побратим. И ты побратим.
– С Лавром давно знакомы?
– С германской. Друг без друга нам не жить.
– А что ж ты не помог ему сейчас?
– Я капитану дал слово помочь ему в деле. Откуда я знал, что эта шкатулка Лавра? Я исправлю свою ошибку.
– Как? Ты знаешь, где Залесский?
– Конечно, знаю. Катит в Питер. Там у него дела. А потом за кордон.
Из дома вышла Софья и позвала мужчин ужинать. На столе их поджидало вино, овощи, полкружка сыра, хлеб.
– Капитан впопыхах забыл свой любимый сыр, – заметил Анвар. – Вы ведь Софья? О вас я знаю много хорошего.
– Надо же, в этой кутерьме даже не познакомились друг с другом! – засмеялась Софья и тут же помрачнела.
– Лавр тоже едет в Питер, – сказал Анвар.
– Георгий, ты будешь сопровождать меня? – решительно спросила Софья.
– Хоть на край земли! – вырвалось у Георгия.
– Я покажу, где край земли, – пообещал Анвар.
Елена сидела перед окном и глядела во двор. Двор застыл осенним серым квадратом и напоминал старика. Тополя, потеряв листву, стали безжалостно одинокими. Серая и красная крыши двух домов напротив отпугивали самим цветом своим – на них не садились даже птицы. Елене так хотелось еще хоть раз увидеть Николая. Когда уколы перестали снимать ему боль, он стал жалеть, что не живописец.
– Я бы сейчас писал этот вид из окна во множестве вариаций, – говорил он. – Во все времена года и при любой погоде. Для этого достаточно вон тех деревьев да пары крыш, выше которых только небо…
Сегодня у нее выдался печальный вечер. Всё валилось из рук. Ничего не хотелось делать. Выпить хотелось. Елена выпила водки и залезла в кресло с ногами.
Вспомнились вдруг далекий, какой-то нереальный семейный вечер, когда ее отец с матерью впервые пришли в гости к сватам. Прикатили из пригорода. Как она тогда переживала за их простоту. Как волновалась, произведут ли они на Суворовых должное впечатление или не произведут. Ей было стыдно и неловко за их лица, за их безыскусную речь, за образ их жизни, манеры, за их одежду…За сам факт их существования.
