– Луиза, давайте поговорим серьезно, – предложила она.
Все еще сильно взволнованная Луиза с ужасом услышала слово серьезно, на котором Монтале сделала ударение.
– Боже мой, дорогая Ора! – вздрогнула она. – Что еще случилось?
– Моя милая, принцесса догадывается обо всем.
– О чем же?
– Разве нам нужны объяснения? Разве ты не понимаешь меня с полуслова?
Ты, конечно, заметила, что последнее время принцесса часто меняла решения: сначала приблизила тебя к себе, затем отдалила, затем снова приблизила.
– Действительно, это странно. Но я привыкла к ее странностям.
– Подожди, это не все. Ты заметила также, что принцесса, исключив тебя вчера из своей свиты, потом велела ехать с ней.
– Как не заметить!
– Так вот, кажется, что принцесса получила теперь достаточные сведения, потому что идет прямо к цели. Не имея возможности противопоставлять что-нибудь во Франции потоку, который сокрушает все препятствия… ты понимаешь, надеюсь, о чем я говорю?
Лавальер закрыла лицо руками.
– Я имею в виду, – продолжала безжалостная Монтале, – тот бурный поток, который взломал двери монастыря кармелиток в Шайо и опрокинул все придворные предрассудки как в Фонтенбло, так и в Париже.
– Увы, увы! – прошептала Лавальер, по-прежнему закрывая лицо пальцами, между которыми катились слезы.
– Не огорчайся так, ведь ты не знаешь еще и половины грозящих тебе неприятностей.
– Боже мой! – с тревогой вскричала Луиза. – Что же еще?
– Вот что: не находя помощи во Франции, после безуспешного обращения к обеим королевам, принцу и всему двору, принцесса вспомнила об одном лице, имеющем на тебя права.
Лавальер побелела как полотно.
– Этого лица, – продолжала Монтале, – в настоящую минуту нет в Париже.
– Боже мой! – шептала Луиза.
– Это лицо, если я не ошибаюсь, в Англии.
– Да, да, – вздохнула совсем разбитая Лавальер.
– Ведь, не правда ли, это лицо находится при дворе короля Карла Второго?
– Да.
– Ну, так сегодня вечером из кабинета принцессы отправилось письмо в Сент-Джемсский дворец, и курьер получил приказание лететь без остановки в Гемптон-Корт, королевскую резиденцию в двенадцати милях от Лондона.
– Ну?
– Так вот принцесса пишет в Лондон регулярно два раза в месяц, и поскольку обыкновенного курьера она отправила только три дня тому назад, то мне кажется, что только очень важные обстоятельства могли побудить ее взяться за перо. Ведь ты знаешь, принцесса не любит писать.
– Да, да.
– И мне сдается, что в этом письме речь идет о тебе.
– Обо мне? – повторила, как автомат, несчастная девушка.
– Я видела это письмо, когда оно лежало еще незапечатанным на письменном столе принцессы, и мне почудилось, будто в нем упоминается…
– Почудилось?..
– Может быть, я ошиблась.
– Ну, говори же скорее.
– Имя Бражелона.
Лавальер встала в сильном волнении.
– Монтале, – сказала она со слезами в голосе, – все светлые грезы юности у меня уже рассеялись. Мне нечего теперь скрывать ни от тебя, ни от кого в мире. Жизнь моя – раскрытая книга, которую может читать всякий, начиная с короля и кончая первым встречным. Ора, дорогая Ора, что делать? Как быть?
Монтале подошла ближе.
– Надо обсудить, подумать, – протянула она.
– Я не люблю господина де Бражелона. Не истолкуй мои слова превратно.
Я его люблю, как самая нежная сестра может любить доброго брата, но не того он просит, и не то я ему обещала.
– Словом, ты любишь короля, – заключила Монтале, – и это достаточное извинение.
– Да, я люблю короля, – тихо прошептала Лавальер, – и я дорого заплатила за право произнести эти слова. Ну, говори же, Монтале. Что ты можешь сделать для меня или против меня в настоящем положении?
– Выскажись яснее.
– О чем?
– Неужели ты не можешь сообщить мне никаких подробностей?
– Нет, – с удивлением проговорила Луиза.
– Значит, ты у меня просишь только совета?
– Да.
– Относительно господина Рауля?
– Именно.
– Это щекотливый вопрос, – отвечала Монтале.
– Ничего тут нет щекотливого. Выходить мне за него замуж или же слушаться короля?
– Знаешь, ты ставишь меня в большое затруднение, – улыбнулась Монтале. – Ты спрашиваешь, выходить ли тебе замуж за Рауля, с которым я дружна и которому доставлю большое огорчение, высказавшись против него. Затем ты задаешь вопрос, нужно ли слушаться короля; но ведь я подданная короля и оскорбила бы его, дав тебе тот или иной совет. Ах, Луиза, Луиза, ты очень легко смотришь на очень трудное положение!
– Ты меня не поняла, Ора, – сказала Лавальер, обиженная насмешливым тоном Монтале. – Если я говорю о браке с господином де Бражелоном, то лишь потому, что я не могу выйти за него замуж, не причинив ему огорчения; но, по тем же причинам, следует ли мне позволить королю сделаться похитителем малоценного, правда, блага, но которому любовь сообщает известное достоинство? Итак, я прошу тебя только научить меня почетно освободиться от обязательств по отношению к той или другой стороне, посоветовать, каким образом я могу с честью выйти из этого положения.
– Дорогая Луиза, – отвечала, помолчав, Монтале, – я не принадлежу к числу семи греческих мудрецов, и я не знаю незыблемых правил поведения.
Зато у меня есть некоторый опыт, и я могу тебе сказать, что женщины просят подобных советов, только когда бывают поставлены в очень затруднительное положение. Ты дала торжественное обещание, у тебя есть чувство чести. Поэтому, если, приняв на себя такое обязательство, ты не знаешь, как поступить, то чужой совет – а для любящего сердца все будет чужим не выведет тебя из затруднения. Нет, я не буду давать тебе советов, тем более что на твоем месте я чувствовала бы себя еще более смущенной, получив совет, чем до его получения. Все, что я могу сделать, это спросить, хочешь, чтобы я тебе помогала?
– Очень хочу.
– Прекрасно, это главное… Скажи, какой же помощи ты ждешь от меня?
– Но прежде скажи мне, Ора, – проговорила Лавальер, пожимая руку подруги, – на чьей ты стороне?
– На твоей, если ты действительно дружески относишься ко мне.
– Ведь принцесса доверяет тебе все своя тайны?
– Тем более я могу быть полезной тебе; если бы я ничего не знала относительно намерений принцессы, я не могла бы тебе помочь и, следовательно, от знакомства со мной тебе бы не было никакого проку. Дружба всегда питается такого рода взаимными одолжениями.
– Значит, ты по-прежнему останешься другом принцессы?
– Конечно. Ты недовольна этим?
– Нет, – пожала плечами Лавальер, которой эта циничная откровенность казалась оскорбительной.
– Вот и прекрасно, – воскликнула Монтале, – иначе ты была бы дурой.
– Значит, ты мне будешь помогать?
– С большой готовностью, особенно если ты отплатишь мне тем же.
– Можно подумать, что ты не знаешь меня, – обиделась Лавальер, глядя на Монтале широко раскрытыми от удивления глазами.
– Гм, гм! С тех пор как мы при дворе, дорогая Луиза, мы очень изменились.
– Как так?
– Да очень просто; разве там, в Блуа, ты была второй королевой Франции?
Лавальер опустила голову и заплакала. Монтале сочувственно посмотрела на нее и прошептала:
– Бедняжка!
Затем, спохватившись, сказала:
– Бедный король!
Она поцеловала Луизу в лоб и ушла в свою комнату дожидаться Маликорна.
Во время болезни, известной под названием любовь, припадки повторяются сначала очень часто. Затем они становятся все более редкими. Установив это как общую аксиому, будем продолжать наш рассказ.
На следующий день, то есть в день, когда королем было назначено первое свидание у де Сент-Эньяна, Лавальер, раздвинув ширмы, нашла на полу записку, написанную рукой короля. Эта записка была просунута из нижнего этажа в щелку паркета. Ничья нескромная рука, ничей любопытный взгляд не мог проникнуть туда, куда проникла эта бумажка. Это была выдумка Маликорна. Не желая, чтобы король был всем обязан де Сент-Эньяну, он по собственному почину решил взять на себя роль почтальона.
Лавальер с жадностью прочитала записку, в которой назначалось свидание в два часа дня и давалось пояснение, как поднимать люк. «Оденьтесь понаряднее», – стояло в приписке. Эти слова изучили девушку, но в то же время успокоили ее.
Время двигалось медленно. Наконец назначенный час наступил. Пунктуальная, как жрица Геро, Луиза подняла люк, едва только пробило два чага, и увидела внизу короля, почтительно подавшего ей руку. Это внимание глубоко ее тронуло.
Когда Лавальер спустилась, к ней, улыбаясь, подошел граф и с изысканным поклоном поблагодарил за оказанную честь. Потом, обернувшись к королю, он прибавил:
– Государь, он здесь.
Лавальер с беспокойством взглянула на Людовика.
– Мадемуазель, – сказал король, – я не без умысла просил вас оказать мне честь и спуститься сюда. Я пригласил прекрасного художника, умеющего в совершенстве передавать сходство, и желаю, чтобы вы разрешили ему написать ваш портрет. Впрочем, если вы непременно этого потребуете, портрет останется у вас.
