Максим крепко поцеловал ее, едва сдерживая себя, чтобы не разрыдаться.
— Хорошо, все будет хорошо, — повторял он.
Ярослава, слушая Максима, засмотрелась на сосны. Особенно ей понравилась одна из них. Что-то веселое, вызывающе удалое было в ней. Она гордо взмахивала огромной зеленой космой и, как бы выйдя на берег, говорила: «Смотрите, вот я какая!»
«Веселая сосна, будь счастлива!» — мысленно попрощалась с ней Ярослава.
Когда наконец пришел катер, Ярослава с видимым безразличием оглядела пассажиров, длинной стайкой потянувшихся на дебаркадер. Больше всего ей хотелось, чтобы среди них не оказался этот внезапно появившийся в музее немец. И когда убрали трап, Ярослава успокоенно подумала: «Слава богу, остался на берегу».
И все же неприятное чувство от этой встречи преследовало ее до самой Москвы. А там захлестнули хлопоты, связанные с отъездом, и все постепенно забылось.
Теперь же, пока они плыли по Оке к Серпухову, и потом, в поезде, мчавшем их к Москве, Ярослава держала Жеку на коленях, крепко обняв руками, словно боялась ее потерять.
После отъезда Ярославы Максима охватила такая тоска, какую ничто не могло побороть — ни надежда на то, что жена все же вернется, ни наивная вера в быстротечность времени. Дни бегут стремительно для тех, кому хочется их остановить, для тех же, кто ждет, время будто цепенеет.
В первые месяцы Максим искал забвения в работе — в школе он охотно замещал всех заболевших учителей, проводил дополнительные занятия, вел исторический кружок, радовался, когда допоздна затягивались прежде раздражавшие его длинные совещания. Ночами, когда засыпала Полина Васильевна — мать Ярославы, — пытался сочинять давно задуманную повесть о нашествии Наполеона на Россию. Он знал, что об этом периоде написано невероятно много, и все же, изучая в архиве исторические материалы, надеялся открыть еще неизвестные факты. Однако, перечитывая листки, исписанные судорожным, нервным почерком, убеждался, что ничего путного не выходит, да и не выйдет, пока не вернется Ярослава. Склонив голову над рукописью, он вдруг ловил себя на мысли, что думает не о Наполеоне и не о Кутузове, а о Ярославе, пытаясь предугадать ее судьбу.
Если бы не Жека, Максим не смог бы справиться с тоской. Вначале ему казалось, что дочь не скучает без матери, как не скучает ребенок, знающий, что та непременно вернется с работы. Целыми днями Жека гуляла с бабушкой на Чистых прудах, вечерами веселила Максима тем, что, едва заслышав звуки танцевальной мелодии, принималась подражать балерине. Можно было подумать, что ничто не затуманило ее детскую душу.
Но однажды Максим понял, что ошибается. Он неслышно вошел в комнату, где играла Жека. Девочка настолько увлеклась куклами, что не обернулась на его осторожные шаги. Максим хотел было окликнуть дочку, как вдруг услышал ее громкий шепот:
— Мамочка, ты меня слышишь? Ты нас совсем забыла? Мы тебе не нужны? Ты нас не любишь?
Это было произнесено с такой искренней непосредственностью, с какой могут говорить только дети. Максим увидел, что Жека держит в руках большую и самую любимую куклу и, спрашивая ее, с недетски серьезным выражением лица ждет ответа. Максим почувствовал, как предательски повлажнели его глаза, и окликнул Жеку.
— Папа! — Она бросилась к нему на шею, не выпуская куклы. — Мама уже никогда не вернется?
— Молчи! — исступленно прошептал Максим, будто Жека оказала то, что сбудется. — Никогда не говори такое!
Жека прижалась к нему головой и затряслась от слез. Трудно было понять, отчего она плачет: то ли оттого, что отец так непривычно резко оборвал ее, то ли потому, что не верила, как бы ни пытался убедить ее отец, в возвращение матери.
На работе Максим напрягал всю волю, чтобы открыто не показывать окружающим своей тоски. И все-таки даже те учителя, которые не были с ним в дружеских отношениях, заметили происшедшую перемену — веселый, задиристый человек потускнел, посерьезнел, разучился шутить. Что касается друзей, то они сразу же догадались, что с Максимом что-то неладно. Первым осторожно, боясь обидеть, обратился к нему молодой журналист Петя Клименко.
— Скажи, Максим, так бывает: человек смеется, — думаешь, счастье ему привалило, а в глаза заглянешь — они будто сроду солнца не видели. Бывает?
— Бывает, наверное, — нехотя ответил Максим, с тревогой ожидая новых вопросов. — В жизни все бывает.
— А чтоб вот так-то не было, давай-ка в выходной сажай свою Ярославу в машину и — ко мне в Немчиновку! Глаза солнцем будут полны — золотую осень тебе покажу. Настоящую! Ветру досыта хлебнешь. Лукошко грибов домой приволочешь. Какие боровички — истинные паразиты! Палкой ненароком заденешь — по всей роще колокольный звон идет!
— Спасибо, Петя! — Голос Максима дрогнул, и чувство стыда за то, что даже другу вынужден говорить неправду, окатило его горячей волной. — Я совсем забыл тебе сказать… Ярослава-то у меня… к матери в Хабаровск уехала. Видно, на всю зиму. Болеет мать, пока не поправится, будет с ней.
— Вот это сенсация! — разочарованно протянул Петя, растерянно моргая светлыми ресницами и накручивая на указательный палец прядь волос. — А я уже и Катерине своей директиву дал насчет сервировки стола. А без Ярославы какое веселье! Хотя нет, погоди, — обрадованно сказал он, найдя выход, — приезжай один, черт с тобой!
Максима зазнобило, внутри все обдало холодом: вспомнилось, как любил вместе с Ярославой мчаться по лесной дороге, мимо счастливых берез, васильковых полям, на дачу к Пете. На миг он представил себя на этой даче без Ярославы и заранее ужаснулся: там обычно звучит смех, вскипают веселые разговоры, там непременно схватываются в жарком споре о мировой политике. А его будут раздражать и угнетать и смех, и разговоры, и до смерти захочется помолчать. Да и вообще станет портить всем настроение своим унылым видом. И даже лес покажется тоскливым и одиноким, как покинутый человек. И самый отменный боровик не вызовет теперь такой радости, какую вызывал в те последние дни на Оке.
Но все-таки Максим решил поехать, спастись от одиночества. Жека, как всегда, увязалась с ним, да и Максим любил, когда она была рядом и отвлекала его от мрачных мыслей.
Они выехали рано утром. Полина Васильевна (если бы не внучка, ее и бабушкой-то рановато было бы называть) проводила их, сопровождая отъезд целым потоком советов, наставлений и предупреждений. Здесь было все: и как уберечь внучку от простуды, и как вести себя в лесу, чтобы она не заблудилась, и чем ее кормить, и какую воду можно пить, а какую нельзя, и как нужно переходить улицу — непременно сперва посмотреть налево, убедиться, что нет машин, потом направо и тоже убедиться… и так далее и тому подобное.
