— Да, да! Вы правы. Я буду беспощадно бить эту сволочь! — жестко сказал профессор, и слова ею прозвучали торжественной клятвой. — Война с фашистами — это война не с людьми, а с организованным стадом негодяев…
Разговор с профессором как-то приподнял настроение Берзина. «Вот ведь, — думал он, улыбаясь про себя, — обыкновенный интеллигент и, наверное, в прошлом пацифист, но и его фашисты проняли, заставили драться. Значит, человечество на страже. «Но пасаран!»
Прибыли добровольцы и из Советского Союза. Однажды, к великой радости Берзина, к нему в кабинет ввалилась целая компания соотечественников. Среди них оказались близкие друзья, товарищи по работе: Кароль Сверчевский, Хаджи Мамсуров, Оскар Стигга.
— И вы сюда! — растроганно говорил Берзин, горячо обнимая товарищей.
— Неужели мы хуже других?! — радостно отвечали они, любовно оглядывая Старика со всех сторон, — изменился, конечно, глаза стали строже, лицо — суше. Государственные заботы!
Они были так непохожи внешне! Высокий, носатый, с лицом, изрытым крупными морщинами, ироничный Кароль Сверчевский, смуглый, черноволосый, крайне сдержанный Хаджи Мамсуров, обстоятельный Оскар Стигга.
— Вас-то мне как раз и не хватало! — возбужденно говорил Берзин, организовывая чай прямо в кабинете.
За чаем он много расспрашивал о делах в управлении, о новом начальнике Урицком.
— Умница, — единодушно ответили друзья. — Очень деловой. Как-то сразу вошел в коллектив.
У Берзина отлегло от сердца — управление в надежных руках. Помнится, на него самого Урицкий произвел очень хорошее впечатление. В нем была та основательность, которая чувствуется при первом же общении.
За чаем друзья выложили кучу новостей — всего-то месяц с лишним, как Берзин в Испании, а ему казалось, что прошла целая вечность! Он с пристрастием расспрашивал обо всем: о московской погоде, о рабочих митингах солидарности Испании, о заводской молодежи, с которой он поддерживал дружбу, и даже о том, что сейчас идет в московских театрах и в кино. Ему казалось, что он слышит гул московских улиц, ощущает знакомые запахи родной столицы…
Но вот Оскар Стигга поднял на Берзина встревоженные глаза и заговорил пониженным глухим голосом:
— Последние сведения. В миланском порту пароходы грузятся огромными ящиками, в которых упакованы отдельные части самолетов. Грузы предназначены для Испании, пароходы пойдут через Португалию…
— Самолеты? Но почему через Португалию? — встревоженно спросил он.
— Видимо, Муссолини решил оказывать помощь испанским фалангистам в обход политики невмешательства, — сделал предположение Сверчевский.
— Да, да, вполне возможно, — задумчиво сказал Берзин и зашагал по кабинету. — Значит, между фашистами существует тайный сговор, — констатировал он. — Скверно, очень скверно. Это уже не гражданская война, а война фашистов против республики. Нужно немедленно предупредить воинские части о возможных налетах авиации.
У нас есть надежные люди. Нужно немедленно с ними связаться. Я поручаю это тебе, Оскар, — обратился Берзин к Стигге. — Они должны следить за всеми пароходами, приходящими в Лиссабон, и сообщать.
— Мятежники хотят использовать Португалию как перевалочный пункт, — заметил Сверчевский.
— Боятся все-таки международного общественного мнения, заметают следы, — угрюмо проговорил Мамсуров.
Берзин рассказал им о встрече с Диасом, о том, как тот одобрил его предложение о создании спецшколы.
— Вот ты и возглавишь эту школу, — обратился он вдруг к Мамсурову.
— Это считать как предложение или как приказ? — лукаво спросил Хаджи.
— Как приказ. — Берзин серьезно посмотрел на Мамсурова.
— Есть, товарищ генерал! — засмеялся тот. — Сразу нашлось мне дело.
Поговорили о Листере, о пятом коммунистическом полке.
— Листер отличный парень! Настоящий пролетарий. Он как снежный ком обрастает регулярными частями, которые формирует на ходу. И помощник у него отличный — Хуан Модесто.
Они еще долго не расходились. Ругали политику невмешательства, Гитлера, Муссолини, скрывая за словами тревогу не только за дела Испанской республики, но и за судьбу своей Родины.
В одно яркое солнечное утро, когда Берзин был занят изучением боевых сводок со всех фронтов, ему доложили, что люди из отряда Мамсурова доставили в штаб пленного мятежника и пакет, который Мамсуров строго наказал передать в руки самого Берзина.
— Введите пленного, — коротко приказал Ян Карлович.
Дверь кабинета медленно отворилась, и солдат с винтовкой в руках пропустил вперед себя узкоплечего, худощавого человека в пыльной форме легионера. Видимо, пленный не брился несколько дней, и на его загорелом до черноты лице заметно проступала очень светлая щетина, а правую бровь пересекал огромный свежий, захватывающий часть щеки шрам.
Человек пристально посмотрел на Берзина и вдруг интригующе улыбнулся.
— Что, не узнаете? — насмешливо проговорил он на чистейшем русском языке. — А я вас сразу узнал. Приехали коммунизм в Испании строить? Не выйдет! — и он засмеялся неприятным желчным смехом.
— Садитесь, — строго официальным тоном сказал Берзин, принимая из рук бойца письмо, которое оказалось от Мамсурова.
Мамсуров сообщал, что пленный утверждает, будто прилетел на днях из Тетуана вместе с марокканцами на транспортном немецком самолете «Юнкерс-52», и что таких самолетов по этой линии летает множество. Берзин уже знал достоинства самолета «Юнкерс-52»: из транспортного он легко превращался в бомбардировщик. Понимал он и то, что означает появление немецких «юнкерсов» в небе Испании, — фашистскую интервенцию. «Кажется, пророчества немецкого профессора о серьезной войне в Европе начинают сбываться», — тревожно подумал он.
— Ну, рассказывайте, кто вы, откуда и когда явились в Испанию, — обратился он к пленному, пододвигая к нему пачку папирос.
Тот с жадностью затянулся табачным дымом и, сделав вид, что не понимает вопроса, высокомерно переспросил:
— То есть?
— Почему «то есть»? Вы ведь отлично понимаете, о чем вас спрашивают.
Берзин строго посмотрел на пленного и увидел, как дернулась в нервном тике его щека. «Кадет!» — вдруг вспомнил он и с чисто человеческим любопытством стал рассматривать сидящего перед ним человека.
— Узнали? — злобно засмеялся пленный, очевидно уловив в лице Берзина невольное изумление. — Да, да, тот самый кадет… Я ведь тогда ловко сбежал из-под самого носа охранников. Оказывается, и среди ваших есть ротозеи. — Кадет, довольный, нагло похохатывал.
