Прокураторы его калечат снова и снова, чтобы он не мог воспользоваться магией. Шатун, мне стало банально жаль мальчишку.
— Мальчишку? Ты шутишь? Пожалуйста, Стерх, пусть это будет только шутка. Самая дрянная из твоих шуточек.
— Если бы, — серьезно ответил Зандр и вздохнул. — Ты себе даже не представляешь, насколько я сейчас серьезен. Когда выберемся, я тебе все расскажу. Или ты хочешь задержаться, чтобы я рассказывал это в теплой компании Бизона?
— Как только выберемся, я тебя единственной голой рукой придушу.
— Но пообещай, что сначала выслушаешь.
— Хорошо.
Их пропустили стражники на выходе, ничего не спросив. В одном из залов сидели красные и что-то обсуждали. Даже прислушиваться не пришлось, чтобы разобрать, о чем они увлеченно говорили.
— Этот Орейн — подлец и идиот. А предателей нигде не жалуют.
— Экселант Суг долго терпеть перебежчика не будет. Все знают, как он расправляется с ними.
— Орейн должен был позаботиться о своей безопасности получше, зная, что не все северяне еще схвачены или убиты.
— Но кто раскидал всю его охрану?
— Говорят, тела даже с крыши снимали.
— Вранье!
Взрыв хохота.
— Магистр Измены!
Взрыв хохота.
— Видел его изуродованную рожу?
— Нет, но хочу посмотреть!
Взрыв хохота.
— Если он выживет, при встрече я сам плюну ему вслед.
— Не ты один.
— Тогда он утонет.
Взрыв хохота.
Кто-то добрался до Ховера Орейна. И не сложно догадаться, кто это может быть. У Зандра давно руки чесались, а только сейчас представился весомый повод.
Артур молил небо, чтобы Олень не выжил. С мстительным удовлетворением от того, что возмездие частично настигло предателя, он молчал, хотя желал разузнать подробности. Когда они два раза меняли одежду и лошадей. Когда спускались Тропой Смерти. И когда солнце окрасило горизонт в алый.
— Это ведь ты разобрался с Ховером? — наконец, спросил он у Верховного Магистра, когда ни одна живая душа не смогла бы их услышать.
— Да.
И все. Короткое «да». Он надеялся на продолжение, но его не было. Обычно словоохотливый друг почему-то не собирался посвящать в подробности.
— Почему не добил?
— Не успел, — сердито ответил Зандр. — Потому не хочу обсуждать.
— Помешали?
— Да. Рядом крутились имперцы с Крысом и быстро примчались на шум. Но свое Олень получил. Вышло даже лучше, чем если бы я его прикончил.
— Что ты с ним сделал?
— Слегка подправил анатомию. Олень орал, как свинья.
— Мы до этой рогатой свиньи еще доберемся…
— Борова, — поправил его Зандр и только сейчас позволил себе улыбку, злую, жестокую. — Борова с клеймом позора.
— Они все заплатят кровью, — холодно бросил Артур, прощаясь с тем, что было когда-либо дорого и с прошлым, которого не вернуть.
Пик Неба пылал в лучах утреннего солнца.
Рассвет и новый день.
День, когда он снова начал жить.
Жить только ради мести.
Полоска лунного света едва пробивалась сквозь дыру в пологе из старого обветшалого ковра, служившего дверью.
— Ма! Ну, ма! — жалобно завывал Чувырло и тряс лежащую под кучей тряпья женщину за холодное плечо.
С каждым толчком ее торчащая из-под разноцветных тряпок рука с крупной овальной родинкой безвольно колыхалась. Кожа отдавала фиолетовым и была такой же холодной, как выдавшаяся ночь. Отца не было слишком давно. Он ушел несколько дней назад и не вернулся, а больная мать не отзывалась на плач голодного перепуганного ребенка.
— Ма-а-а! — голос надорвался, и Чувырло прижался мокрым от слез и пота лицом к остывшему телу.
Прохлада на мгновение принесла облегчение, но вскоре жар разгорелся вновь. Голова раскалывалась, на шее и в паху пульсировали болью шишки, а во рту было противно.
Сначала он завидовал, что у брата побелел язык, а шея распухла. Хотелось, чтобы его язык тоже стал белым, тогда бы он дразнился и показывал его всем с особенным удовольствием. Но когда это произошло, то не принесло радости, оставив только желание прогнать затхлый вкус и хоть на миг избавиться от болезненной сухости.
Шнобель и мать слегли с разницей в пару дней. Затем заболел отец. Их тела покрылись наростами и черными язвами, которые так сильно напугали мать, что она выгнала Чувырло на улицу и не пускала домой. А он приносил им еду и воду, пока куда-то не запропастился Шнобель с отцом.
Свернувшись калачиком на лежанке рядом с матерью, он взял ее безвольную руку и положил так, словно она его обнимает. На коже прощупывалось несколько больших бугорков, которые он обводил пальцем, пока не провалился в беспокойный сон.
Ему снилась ее улыбка и объятья. Только в глазах была боль и страдание. Он не мог вспомнить, были ли они там всегда или только когда она заболела.
Она никогда не жаловалась. Ни после потери ребенка из-за тяжелой работы, ни когда отец ее бил. Она была тихой и нежной, прижимала их с братом к теплому боку и рассказывала красивые истории, гладя по голове, пока они не заснут. Иногда она находила в мусоре игрушки и другие забавные вещицы, прятала от всех свои драгоценные находки и приносила им с братом. Так однажды она дала им по коричневую плитку, назвав “конфетой”, разломала ее пополам и сказала немедленно съесть, пока никто не видит и не сможет отобрать. Чувырло свою потерял, стараясь спрятать как можно дальше, и Шнобель поделился своей. Этот чудесный вкус он не мог забыть с тех пор. Это стало лучшим воспоминанием в его жизни. Он обращался к нему всегда, когда было плохо или грустно. Но сейчас воспаленный разум забыл все.
Внезапно полог открылся и стало светло. Чувырло схватили, стащили с лежанки и выволокли наружу, где собралась галдящая толпа.
— Бей хворь! — кричали темные рты на множестве красных от света факелов лицах.
Он узнал нескольких соседей и знакомых среди толпы, попытался заговорить, но его заставили замолчать резким ударом.
— Бей проклятых!
Кто-то рядом сопротивлялся, но вскоре затих, забиваемый палками. Так поступали со всеми, кто был достаточно силен, чтобы попытаться вырваться.
Чувырло дернулся, его сильно стукнули по голове и потащили. Слабость не давала двигаться, но страх заставлял цепляться за сознание, хотя в глазах рябило и плыло. Множество ног сопровождало его, громко ступая и иногда нанося удары.
Больных мертвых и живых в сознании и без тащили к могильнику.
