У входа в каждую усыпальницу высился массивный каменный стол-плита, а рядом — пепельно-серые ритуальные светильники. Каменные перила и шестигранные столбы, ширмообразные плотные стены, декоративные рельефы на стенах, каменное изображение льва-арслана, символизирующего духа — хранителя четырех сторон света… Я прикасалась ко всему этому руками — это было прикосновение к самой вечности. Позади усыпальниц паслось целое стадо каменных животных. Древний душный жар охватывал нас.
Нет, не настенные фрески гробницы, изображающие вана и его жену, не загадочный белый памятник перед храмом Квантхонбочжэсонса, не замысловатые рельефы поразили мое воображение. У входа в гробницу молчаливо стояли статуи военных и гражданских чиновников той поры. Тогда в моде было добиваться портретного сходства. Вот эти-то портретные скульптуры и привели меня в трепет. Особенно большое впечатление производила статуя старого полководца. Он стоял в гордой позе, опершись на меч. Борода ниспадала на громоздкие доспехи, сквозь усы прорезывалась ироническая усмешка, а большие, широко открытые глаза казались живыми, в них горел ум.
— Такими они и были, — сказал негромко Сергей Владимирович. — Станьте-ка между этими двумя богатырями — запечатлею на фотопленку для истории с биографией. Нам нужно еще успеть осмотреть дворец Манвольдэ. Я о нем много слышал. Самый прекрасный памятник старины.
Я тоже знала о существовании этого дворца, построенного еще в 919 году. И конечно же, стремилась увидеть его, прикоснуться пальцами к мрамору.
Дворец поднимался террасами по склону горы Санаксан. По сторонам вставали фиолетовые скалы. Ступенька за ступенькой преодолевали мы широкие мраморные лестницы, будто совершали восхождение на небо, останавливались перед ржавыми каменными стенами с многоугольчатыми башнями. Мы словно бы парили в воздухе. Лиловеющие дали казались бесконечными. Нежно сияла немая высь. Мной завладело желание познать корейское искусство, рассказать о нем всем, рассказать и об этом дворце Манвольдэ, где не ступала никогда нога советских искусствоведов и историков. Я — первая… И фотография:
«На мраморных ступенях Манвольдэ. Июль 1950».
По трехмаршевой лестнице мы поднимались к воротам Хвегё, за которыми находился павильон Хвегён — главное здание дворца.
Что-то было торжественное, величавое в этом нашем восхождении. В этих роскошных дворцах с высокими стенами, с лотосовыми прудами, искусственными водопадами никогда никто не жил. Их строили только для того, чтобы любоваться. И это была еще одна странность, с которой я столкнулась в Корее. Сергей Владимирович рассказал, что те самые горы Мёхянсан, где стоит многоярусная пагода с бронзовыми колокольчиками, богаты золотом: слитки находят прямо в реке. Но разработку золотоносных жил не ведут: не хотят из-за нескольких тонн золота портить прекрасный пейзаж. Тут, наверное, требовалась иная логика, чем у нас…
Мы были почти наверху, у цели, когда Аверьянов резко остановился, выпрямился, прислушался. Неожиданно цепко схватил меня за руку и изо всей силы потащил вниз.
— Быстро!
Теперь и я слышала нарастающий гул. Самолеты с белыми звездами на фюзеляжах вынырнули из-за горы Санаксан. Реакция летчиков была мгновенная: заметив бегущих по лестнице людей, они обстреляли нас из пулеметов. Десятки бомб посыпались на дворец Манвольдэ. Мы упали, прижались к стене. Потом снова бежали. Когда оглянулись — увидели: от прекрасного дворца, от стен и башен, от мраморных лестниц, остались груды щебня. Аверьянов поднялся в полный рост и погрозил кулаком уходящим на юг самолетам.
Все произошло так быстро, что мы долго не могли прийти в себя. Меня била нервная лихорадка, он успокаивал. Зачем этот варварский акт?.. Тысячу лет простоял благородный крылатый дворец, его не тронули даже сонмища жестоких завоевателей, и вот кучка американских негодяев, то ли по собственному тупому произволу, то ли по приказу своего начальства, разбила вдребезги драгоценнейший исторический памятник, смела его с лица земли. Может быть, именно через дворец Манвольдэ проходит черта жизненно важных интересов Соединенных Штатов?!
Потрясение было так велико, что я дала себе обет осмотреть все памятники Сеула (пока их не разрушили американцы), сделать фотоснимки и подробные словесные зарисовки. Эти грязные парни продолжают играть без правил, и атомную бомбу не постесняются сбросить… Произведения искусства всегда представлялись мне хрупкими, и я всякий раз удивлялась, как сохранились полотна великих мастеров, фрески, статуи, пройдя через жернова многочисленных войн и социальных потрясений. Американские летчики сбросили бомбы на Дрезден, но Цвингер с его галереей каким-то чудом уцелел. Говорят, американские пилоты неправильно рассчитали и первые бомбы швырнули не на Дрезден, а на Прагу, где немцев уже не было. Многие жители Праги погибли от американских бомб.
Когда мы приехали в Сеул, он еще дымился. На улицах на каждом шагу загораживали дорогу обгоревшие американские броневики, танки, орудия, автомашины. Трупы успели убрать, но следы жестоких боев остались. Пустые глазницы окон, черные от копоти стены. Это был огромный город, в котором, как и в Чанчуне, наряду со старинными дворцами и буддийскими храмами преобладал архитектурный стиль «Азия над Европой», внесенный японцами. Стены, ограды были оклеены воззваниями Народной армии. Дома поднимались по склонам холмов, заполняя все видимое пространство. На улицах пусто — все куда-то попрятались, и только на базаре, захватившем несколько кварталов, уже шла бойкая торговля виски и новеньким американским армейским обмундированием и офицерским шелковым бельем фирмы Дяди Сэма.
Подростки с ящиками под мышкой на «райском базаре» у ворот Намдэмун басовито выкрикивали:
— Кимбаб! Ким-ба-а-б!
Мы решили узнать, что это такое. Купили кимбаб: рис, завернутый в листовое мясо. Здесь, на базаре, можно было наблюдать женщин, сидящих на корточках перед огромными деревянными чанами, в которых лежали вареные яйца, бисквиты, сигареты; у многих женщин к спине был привязан грудной ребенок.
На окраинах, в сопках, вдалеке от реки Ханган, сплошными рядами стояли халупы, сколоченные из фанеры: окна заклеены бумагой, на крышах — ржавая жесть. Здесь не знали, что такое водопровод. Костлявый высокий кореец тащил тачку с жестяными банками, кричал на всю улицу по-японски:
— Мидзу! Вода!
В этих трущобах по ночам не светилось ни одного огонька — сюда не доходили электрические столбы.
Пользуясь тем, что хозяева брикетной фабрики сбежали, население запасалось угольными брикетами. Оказывается, это основной источник тепла и зимой и летом. Зимой спят на канах — лежанках, которые здесь называются «ондор». Зимы в Сеуле, как узнала, очень холодные, снежные, ветреные. А мне-то Корея представлялась чуть ли не субтропическим раем.
