Поезд тронулся, но его это мало смущало: он переходил из вагона в вагон, пока, наконец, не успокоился, увидев человека с белой повязкой на руке. Сел против него. С трубкой во рту, в английском пальто и кэпи, курьер походил на иностранца. На коленях его лежал чемоданчик, который он обхватил обеими руками. Единственная соседка, бывшая в купе, спала на верхней койке.
Поручик протянул телеграмму своему визави. Тот с удивлением прочел.
— Очень приятно. Очень приятно — пробормотал он.
— Повязка вам больше не нужна. — тихим голосом сказал поручик. — Она может только навлечь подозрения.
Повязка была снята. До самого Батума не было произнесено больше ни слова. Когда подъехали к станции, поручик шепнул своему соседу:
— Следуйте за мной!
Они молча прошли мимо ряда извозчиков. Наконец, у одного, запряженного парой лошадей, остановились. В экипаже сидел человек в английском обмундировании.
— Это вы, Тихорецкий, великолепно! Полковник Войтинский ждет вас у себя на квартире.
Не успели они усесться, как вдруг сзади зазвенел женский голос:
— Глядите! Вон наш боксер?..
Вероятно, эта фраза придала много бодрости кучеру. Он с таким усердием рванул лошадей, что, даже много видавший видов, соседний извозчик пробормотал: «Что ты рехнулся»…
Но ему не суждено было кончить свою фразу. Три офицера бешено вскочили в фаэтон и, указывая револьверами на ускользающую добычу, кричали: — Догоняй, мать и прочее…
Началась бешеная гонка по улицам Батума.
Началась бешеная гонка по улицам Батума.
Лошади преследователей были свежее и расстояние между экипажами стало медленно уменьшаться.
Вдруг из фаэтона преследуемых вылетела фигура, шага три пробежала и упала. Раздались три выстрела. В то же время с другой стороны фаэтона выскочила другая фигура с чемоданчиком и тоже упала. Внимание преследователей было перекинуто на левую сторону улицы — и это дало возможность человеку с правой стороны скрыться во двор. Выстрелы, как видно, были удачны, так как послышался стон, заглушенный свистками постовых и голосами из переулков.
Картина преследования изменилась. Теперь перевес был, вследствие уменьшения груза, на стороне преследуемых. Расстояние между фаэтонами стало быстро расти. Офицеры, в ярости осыпая лошадей и кучера проклятиями, стали беспорядочно стрелять.
— Сергей, заверните во второй переулок налево, там проходной двор.
Кучер — Сергей поспешил выполнить совет поручика — Валико. Затем он уменьшил ход и оба выпрыгнули из экипажа. Прежде, чем показался фаэтон противника, Сергей и Валико исчезли.
Напрасно стреляли и ругались, напрасно обшаривали все дворы трое военных — наши друзья были уже далеко…
Между тем, как в центре города ребята завели волынку из-за денег. Андрей мрачно сидел в загородном духане. Его также смущал денежный вопрос. Против него сидел худой и очень высокий человек с разбитыми стеклами на глазах и с неутолимой жаждой к спиртным напиткам.
Безнадежная полуулыбка, тоскливые движения рук и умные с хитрецой глаза привлекли внимание Андрея. В это время в духан ввалилась пьяная компания. Одна парочка отделилась и села за столик худого и печального человека. Сперва тот не заметил, но, когда, подняв глаза, увидал грузина с маузером — улыбка искривила его тонкие губы.
— Будьте добры оставить меня в покое. Я со шпиками за одним столом не сижу!
— Ишак! Как ты смеешь оскорблять особый отряд. Ты балшевык — сукын сын!
Со всех столиков потянулись особоотрядчики.
Положение молодого человека было аховое. Однако, он допил стакан водки, вынул револьвер и сказал:
— Резать себя не позволю.
Грузины сгрудились, бросая циничные слова по адресу смельчака, а тот поднялся, сделал шаг вперед, поклонился даме:
— Простите, я не имел намерения вас оскорбить, — и снова сел.
Дама подошла к разгорячившимся грузинам и стала их уговаривать не затевать скандала.
— Только для тебя, мой свет, я его оставлю. Мерзавец!..
Молодой человек иронически улыбнулся, продолжая пить водку.
Грузины еще немного пошипели, поругались, а затем ушли в отдельный кабинет пьянствовать.
Андрея заинтересовал этот флегматичный парень.
Он попросил разрешения присесть и получил согласие. Разговорились.
— Я не удивляюсь вашей смелости, но меня поражает, почему дюжина особоотрядчиков отступила перед вами?
— Это не смелость — это знание нравов. Я действовал наверняка. Не из любезности извинился я перед дамой, а только спасая свою шкуру. Если бы хоть немного погорячился — был бы убит: впрочем, нисколько бы не пожалел об этом.
— Почему такой пессимизм?
— Делать нечего.
— Это в такое-то время делать нечего, что вы?
— Мое место не здесь. Здесь мне работы нет, а туда, где я нужен, мне места нет.
— Почему?
— Друг, не спрашивайте меня о прошлом — оно позорно…
Он снял разбитое пенсне и долго смотрел на Андрея.
— Знаете, за стаканом водки в трактире иногда совершаются чудеса. Я чувствую, что вы могли бы дать мне работу. Попробуйте. Спасете меня от пули или от этого зелья. Меня зовут Виктор Стрепетов.
* * *
— Ладно. Попробую. Ступайте за мной.
У Андрея кружилась голова от проектов Стрепетова. Самые смелые планы, о которых Андрей и мечтать не смел, в устах Стрепетовых казались легко выполнимыми пустяками.
— Кто наши враги? Если англичане, с ними можно бороться простым способом. Я их берусь выжить. Не забудьте — здесь минный двор. Охраняется он армянами; значит — дружба, вино, женщины и через несколько дней он в нашем распоряжении. Англичане беспечны, чувствуют себя, как дома. Я берусь, посредством одной моторной лодки и мин, одновременно взорвать все суда, находящиеся в порту. Я ежедневно рыбачу и уже осмотрелся.
— Если же враги грузины, — достаньте малость денег и мы отрежем их со всеми бронепоездами. Для них это смерть. Помните, что 30.000 аджарцев готовы в любую минуту выступить во главе с Кескин-Зодэ. Я у них бывал, и они мне верят.
— Если же белые — то тогда нужно прервать сообщение с Крымом — и они увязнут в 2 месяца.
— А каким образом?
— Взрывать суда.
— Это дело.
— Тогда я буду ночевать в порту.
— Ладно.
Они разошлись.
* * *
Валико нервничал. Среди суетящихся белогвардейцев он заметил вдруг высокую фигуру полковника и почувствовал на себе быстрый и пронзительный взгляд его. На секунду мороз по коже пробежал. Узнает ли? Но тут же успокоил себя — ведь лицо было загримировано, а фигуру в фаэтоне вряд ли заметил.
