Я собрался сказать об этом начальнику заставы и встал, чтобы пойти к нему, как вдруг увидел за обгоревшим кустарником у подножия большого камня черное пятно ниши. Ничего о ней прежде я не слышал, поэтому, раздвинув обгоревшие кусты, заглянул внутрь. Ниша была неглубокой, в ней лежала россыпь сухой пыльной щебенки. Не найдя ничего интересного, я снова направился к начальнику, но, прежде чем успел произнести свое «Разрешите обратиться», услышал команду:
— Застава, строиться!
И побежал в строй, решив, что скажу о своих подозрениях в другой раз.
Но едва мы вернулись на заставу, как началась обычная наша круговерть, еще ускоренная тем, что старшина определил коротко и ясно: «Привести себя в порядок». Дома такое событие, как тушение лесного пожара, каждого из нас на неделю выбило бы из колеи. Свалив испачканную порванную одежду на многотерпеливых мам и бабушек, мы ходили бы в кино, пили лимонад или еще что-нибудь, пропускали уроки в школе. Здесь на все про все старшина дал два часа. А кому согласно боевому расчету надо было на службу, и того меньше. И в этих заботах, которые почему-то вовсе не казались нам утомительными, а даже веселыми, в этой начавшейся беготне я вовсе забыл о совпадениях, связанных с седьмым участком.
А потом пришла Таня, подозвала меня к калитке, сказала обиженно:
— Вы, что же, заб-были?
— О чем? — взволновался я. Не столько тем, что мог что-то забыть — это со мной бывало, — сколько ее тоном, заставившим меня судорожно соображать: не пообещал ли вчера чего лишнего.
— Там уж м-мальчишки начали к-копаться, а вы все тянете.
— Я тяну?
Мне захотелось сказать, что сегодня такой день — не до раскопок, но устыдился: ведь и в самом деле не вспоминал о них. К тому же меня обеспокоили эти мальчишки. Разве их теперь остановишь? Найдут старый окоп, разроют, расхватают все…
— Погоди, Танюша, — сказал я, с нежностью погладив ее по плечу. И, даже не обратив внимания на округлившиеся от такой фамильярности глаза, побежал в канцелярию.
Начальник и теперь оказался на высоте. Ничего не сказал, только поморщился, когда я напомнил об обещанных на сегодня раскопках. Посмотрел какие-то свои записи и махнул рукой:
— А, ладно, позовите прапорщика.
Через четверть часа мы, все еще не отчищенные, стояли в строю и слушали вдохновенный рассказ начальника заставы об Игоревом письме, без его концовки, разумеется, о наших поисках Иванова окопа, о необходимости произвести раскопки.
Скучать на заставе никому не приходится, но я не знаю ни одного пограничника, которого не мучила бы жажда приключений. Желающих теперь же взяться за лопаты оказалось даже больше, чем лопат. Начальник заставы сам отобрал шестерых, как он сказал, менее занятых по службе. Игорь Курылев тоже оказался в числе «незанятых», что меня вначале удивило, — ведь говорил же о его боязни. Но, поразмыслив над этим решением начальника, я согласился с ним: что за анахронизм — боязнь у пограничников?! Боишься или нет, будь добр, если надо, взять себя в руки…
Мы принялись копать, окруженные кольцом поселковых пацанов. Девчонки вместе с Таней и Ниной сидели поодаль на небольшом курганчике, выделявшемся на пологом склоне, боязливо посматривали в нашу сторону. День был совсем уж по-весеннему жаркий, и мы с разрешения старшины, осуществлявшего, так сказать, административное руководство нашими археологическими изысканиями, разделись до пояса, с удовольствием подставив солнцу свои белые спины. Падкие до подражаний пацаны тоже принялись раздеваться, и вскоре наша толпа на склоне начала напоминать цыганский табор. Старшина некоторое время походил вокруг, все более хмурясь, и вдруг сердито прикрикнул на пацанов, чтоб отошли подальше.
— Разыгрались, — обращаясь уже к нам, ворчал он. — Это вам не праздник-субботник.
Он явно был недоволен тем, что с самого начала не оценил траурной торжественности момента.
— Это вам не яму копать, — поддакнул я. — Надо осторожно, не торопясь.
Старшина обрадовался поддержке. Как-никак, а я в этот день был кем-то вроде научного руководителя.
— Точно, — сказал он, по-своему поняв мои слова. — Всякое можно выкопать, даже гранату.
И сделал неожиданный вывод:
— Всем сейчас же одеться!..
Грунт был слежавшийся, каменистый. Из-под лопат летела белая щебеночная пыль. Но это был все же не скальный монолит, и сразу чувствовалось, что здесь когда-то копали.
Еще в школе мне приходилось участвовать в раскопках. Как-то наш историк, раздобыв в музее разрешение, повел нас в лес раскапывать древнее захоронение. Помню, первый штык мы снимали смело, потом перетирали в пальцах каждый комок, чтобы не выбросить с землей чего ценного, а потом и вовсе стали ковыряться щепочками. Помню, как холодели при виде серых человеческих костей и как постепенно этот холод перерастал в нетерпение, в неистовое любопытство. И сознание того, что мы первые за десять прошедших веков брали в руки найденные черепки и браслеты, наполняло нас ощущением почти мистической важности совершаемого. Будто разрытая могила была окном, и мы, минуя бездну веков, заглядывали через него в давно минувшее.
И теперь, сказав, чтобы не больно спешили копать, перебирая рассыпающийся щебень, я, как тогда на могильнике, чувствовал волнение и нетерпение и трепетал душой от странного ощущения близости эпох. Будто не тридцать пять лет назад, а только вчера обрушило взрывом этот окоп, и мы должны, непременно должны найти засыпанного в нем человека.
Пришел дед Семен, остановился на бруствере рядом со старшиной. Волька тоже явилась вместе с ним, постояла, поковыряла ногой землю и пошла к девчонкам, молчаливо сидевшим на холмике. Я смотрел ей вслед и старался угадать: сказала она про револьвер или, как всегда, отнекалась. Я догадывался, почему так поздно пришел дед Семен: видно, был у него начальник заставы, расспрашивал.
— Чи здесь, чи не здесь? — задумчиво сказал дед, разглядывая кучу щебенки. — Тогда ведь тут гильз было что гальки на берегу…
И сразу пропало мое мистическое предчувствие чуда, и я понял, что волновался главным образом потому, что в этом старом окопе, разрытом уже по грудь, ничего не напоминало о бывшем бое.
— Конечно, не здесь, — сказал Игорь Курылев.
Я понял его.
Ведь если этот окоп тот самый, а следов боя нет, значит, Иван попал-таки в руки фашистов. И что бы ни говорил дед Семен, это не снимет тяготевшего над всеми нами обвинения.
— Не было такого длинного окопа, только ячейка, — сказал дед. — Точно помню, Иван коленками в стены упирался. Может, этот потом вырыли? Меня-то не было, но, говорят, в сорок четвертом, после освобождения, в поселке наши солдаты стояли…
