Яна Гецеу - Панк-рок для мёртвых

Но очень уж меня это раздербанило — в моих пределах кто–то решает, кого карать, кого миловать! Я пугать их взялся. Гибли они нещадно, комсомольцы–добровольцы кукуевы. Себе я их, конечно, не брал. На хрена они мне? Да только им страшнее против высочайших указаний пойти. Никуда они не уходили, пёрли валом просто! Замучился я с ними! Ну, а потом случай помог. Прирезал этот уродец непрошибаемый нашу милую парочку, да и был таков — деревня, мол, нерентабельная, и ну ее к чертям! Только я вздохнул облегченно, вот думал, и всё! Но ошибся. Война приспела. А уж это и вовсе такая сила, сама по себе неизмеримая, куда уж мне, мелкой сошечке против неё переть! Она весь мир с ног на голову поставила, кишки перемешала. Ох, сколько я молодых, сильных потерял тогда! Уходили они, и больше не возвращались. А кто возвернулся всё ж, тех война догнала. Не тонули они, а калечные тихо догорали по избам. Эти успокаиваются после смерти, уходят на совсем, и мне их уж не достать. Вот у бабки твоей где–то мыкается муж. А она в память о нем и нас не гонит. Над ней у меня власти нет, я ей волю дал, но она не ушла, а куда?

И он замолчал надолго, опустив глаза. Я лежал тихо, стараясь дышать аккуратнее, каждый вздох — чистая боль. Кровь больше не шла, но надо попридержаться. А Хозяин стал грустный какой–то, даже на живого смахивал. Но жалко мне его не стало — себя пожалеть надо, а его за что? Будь он проклят!

— Ну вот, Шут, — вновь заговорил он, подняв колючие глаза, но они меня больше не пугали, боишься ведь того, чего не знаешь.

— Я тебе всё рассказал, как есть. Но не думай, что я всем так откровенничаю.

— Со всеми, — поправил я механически.

— Чего? А, ну, да! Смотри, только не расслабляйся, я в любом случае Хозяин здесь, и неуважение к себе жестоко наказываю. Но это так, к слову. А вот теперь слушай особенно внимательно. Сюда ты приехал помирать. Я аж поразился, первый раз такое вижу! Но это совершенно точно, а все твои отговорки — пустое. Ты боишься, как оказалось. Ну, я тебя понимаю, сам, когда Чернобог топил, тоже отбрыкивался. Жизнь — она ведь сла–адкая! — он аж облизнулся. — Но главное — слушай! — у тебя нет выбора. Тебе недолго осталось. Все одно, скоро помрешь. И года не протянешь. Высохнешь, как, даже сам не соображаешь уже. Болезнь ведь скрыто тебя ела, а ты ей усиленно помогал. Ну, это дело твое, главное — всё, вышло твое времечко невеселое! И я — твоё спасение. Согласись умереть здесь, по моей воле, не жди, пока дотлеешь в муках, всё нутро выхаркаешь по кусочку!

Будто в подтверждение его слов, я тяжко, трудно, больно закашлялся, давясь воздухом, и выхаркал крупный плотный сгусток с гноем, и во рту остался четкий вкус гнилой крови. Меня затрясло, тоска сжала сердце — я умираю, наконец! Господи, как горько от этой чудной и желанной правды! Как страшно…

— Вот, — он удовлетворено кивнул, разглядев лужу нахарканного. Меня скрутило от отвращения, потянуло блевать. Я отвернулся, сжавшись в комок. Я не верил в свой конец.

— Ха, да ты не дослушал! Ты же сразу и быстро перекинешься. Да, будешь гнить, но очень, очень медленно. Это только от меня зависеть будет. Да и тебе это все равно станет, в ноль! А заживо гниешь — вот что нехорошо!

Я поежился — это точно. Он, кажется, прав?..

— Представь — останешься с нами, все девки твои! Никто не унижает, не давит и не гнобит. В универ не надо! И все, все поддерживают. Любая девка, повторюсь, любая — твоя! Ты думай. А дома — ты подохнешь. Загнешься. И что? — он возвысил голос.

— Мать вздохнет спокойно, Король не заплачет. В универе все документы уничтожат, а эти все обрадуются даже, — тихо продолжил я. Да.

— Да? Ну, вот и молодец. Я знал, ты не дурак.

Он вскочил со стула, протянул мне руку.

— Пойдем! Пойдем, сейчас все и сделаем

Я слабо кивнул, с трудом поднимаясь. Руки–ноги одеревенели, голова раскалывалась, в груди будто горящий кол. Весь трясусь. И что мне осталось? Вот такой я дальше жить и в самом деле не могу. Внутри что–то тоненько протестовало, упиралось отчаянно, но я плюнул себе внутрь: — да пошел ты, Шут! Ты умираешь. Доведи до конца. КОНЦА. Страшно!

А он вел меня за руку на озеро. Я еле передвигался, разыгралась лихорадка. Он не торопил, терпеливо ждал, когда дошкандыбаю. Вот уже открылась впереди идеальная, темная гладь. Луна, полная Луна — прекрасное время, чтобы умереть.

«Умереть в эту ночь,

И не выжить,

И покинуть навек

Этот прекрасный мир…»

Я побрел к воде, действуя, как машина. Зрение застилала пленка, и холодно.

— А–а–а!!! — только и успел жалко вскрикнуть я, когда он схватил за шею, и швырнул в воду. Короткая, мучительная борьба в грязи, он сел мне на спину, вжал в ил лицом.

Я не буду описывать эти муки, эти бесконечности между жизнью и смертью. Бьешься. Отчаиваешься. Слетаешь в пропасть, и корчишься от сильнейшего оргазма. Вся жизнь проносится. Сжигающие вспышки в мозгу. Отчаянные попытки вздохнуть. Все горит в груди, в дыхательные пути налазит ил. Хозяин меня отпускает, и в легкие врывается вода, когда я попытался все же вздохнуть. И — угасание. Я кончаюсь. Я кончаю с Король. Я обнимаю мать. Больно и блаженно. Я бешусь и слэмлюсь на панк–фесте, с такими же грязными и глупыми Шутами. Я ору, прыгая по сцене, и у ног моих огромный зал, заполненный безумцами, пришедшими попрыгать с боготоворимым Мной. Да, этого не было, но, умирая, я хочу думать, что было. Один раз в жизни.

И вот я встаю. Поднимаюсь из ила, такой жалкий. А в легких у меня ил. И во рту грязь вязнет на зубах. В ушах вода. Хочу протереть заляпанные глаза, и руки такие никакие. Не чувствую своего тела, оно тяжелое, и только. Замираю, глядя на берег — он сидит на траве, и ждет с улыбкой. И теперь я точно знаю, что это не оно, а Он. Мой Хозяин. Мой. Вот так.

— Ну, иди сюда, новое дитя Смерти!

Выхожу неуверенно и тяжко. Очень странно. Встал рядом с ним. Он молчит. Я слушаю. И ничего не слышу. Сердце не бьется, кровь не бежит, кашлять не тянет. Я — будто мешок с грязью. И все. Я не думаю и не хочу. Не харкаюсь, и больше не буду, но это не радует. Ведь чувств больше нет. А если так? — хватаю с земли тусклую стекляшку, и режу руку. Кровь не бежит! Я мертв.

— Поздравляю со Смертью, Шут! — говорит Хозяин. — Поди, умойся. И воды чистой в себя побольше вдохни, тебе надо промыть нутро, а то сгниешь быстрее, чем надо.

Я так и сделал. Но сначала, войдя в воду по колено, подождал, когда поверхность снова станет зеркалом, и заглянул в него — оттуда на меня зыркнул глазами страшными на грязной роже мертвец. Это Я. Я — мертвец. Взгляд остановился, как и у них. Нет, теперь для меня это не они, а просто они. Да, вот и все.