Что бы там ни говорили о фюрере, о его сумасбродстве и тиранстве, он, Гиммлер, оставался преданным вождю, служил ему, обожествлял его, не представляя режим без себя, а себя — без режима.
— Вы не желаете меня, господин рейхсфюрер? — Инга поклялась коменданту, что никому, никогда и ни при каких обстоятельствах не сообщит о своем свидании с Гиммлером. Тем не менее рейхсфюрер был не в восторге от того, что эта девица все же знает, с кем имеет дело.
— Что? — нервно переспросил Гиммлер.
— Вы не хотите быть со мной? — голос у нее был скулящий, как у подброшенного щенка.
— Выпейте вина.
— Нам запрещают пить перед тем, как мы... словом, перед постелью. Офицерам, которые встречаются с нами, тоже. Алкоголь может сказаться на развитии ребенка.
— Вы готовите себя к тому, чтобы иметь от меня ребенка?!
— Госпожа комендант всегда твердит нам, что здесь не бордель, а «лебенсборн», что далеко не одно и то же.
— О, ваш комендант знает в этом толк: в борделях, «лебенсбор-нах», любовных играх.
Гиммлер наполнил оба бокала и попробовал вино. Оно показалось ему восхитительным. Настоящее бургундское.
— Пейте, юная лебенсборянка, пейте.
— Но ведь нам действительно запрещено...
— Запрещаю, как и разрешаю, здесь я. Сколько бы вы ни выпили, мы сотворим самое могучее потомство, которое только можно себе вообразить. Вам уже приходилось бывать с мужчиной? Только откровенно.
— Кажется, однажды была.
— «Кажется»?
— Однажды.
Рейхсфюрер чуть не поперхнулся вином. Эльза уверяла его, что эта лебенсборянка девственна, как Ева — за месяц до первородного греха.
— То есть что значит «кажется, была»?
— Нет, нет, совсем не так, как вы представляете себе. — Инга наконец-то забросила ноги на постель и, поджав их под себя, попыталась прикрыть рубашкой. — Мы с ним всего лишь... тренировались.
— С кем?
— Ну, с тем унтерштурмфюрером, что прибыл к нам из госпиталя. И который, как потом оказалось, ни на что серьезное уже не способен — такое у него странное ранение.
— Очень странное.
Гиммлер опустошил свой бокал, вновь наполнил его и лишь тогда с любопытством взглянул на Ингу Кольген.
— И каким же образом вы тренировались? Здесь что, тоже бывают учения, как на полигоне?
— Почти, — посетовала Инга. — Нас, нескольких лебенсборянок, отобрали для высших офицеров, поскольку арийность нашей крови доказана, начиная еще с 1750-го года. Моя — даже с более раннего периода, с 1700-го, ибо я происхожу из древнего, хоть и не очень известного аристократического рода, и у меня, в отличие от многих других членов «Союза германских девушек», сохранилась родословная.
— Кольген? — поморщил лоб Гиммлер. — Кольген... Возможно...
— Позвольте напомнить, что мой отец, барон фон Кольген, одним из первых среди аристократов вступил в СС. Задолго до великого герцога Мекленбургского, князя Гогенцоллерн-Зигмарингена[83] , с семьей которого мы давно дружны, и прочих... О вступлении коих в Черный Орден[84] так много писали.
В голосе баронессы явственно слышалась ревнивая обида, но ее можно было понять.
— Герцог Брауншвейгский, наследный принц Липпе-Бистерфилд... — иронично ухмыльнулся рейхсфюрер. Знала бы баронесса, что он был решительным противником того, чтобы все эти голубокровные имели хоть какое-то отношение к «Черному корпусу». Уж он-то лучше других чувствовал, с каким презрением встретило большинство аристократов приход к власти ефрейтора Гитлера, создание отрядов штурмовиков СА, а затем и охранных отрядов партии — СС. — Извините, баронесса, но мы давно должны были запретить дворянские достоинства, как это сделали в свое время российские коммунисты. С той только разницей, что у нас обязательно появилась бы новая аристократия — арийская по духу и крови.
Инга растерянно промолчала. Комендант уже как-то предупреждала, чтобы она не кичилась своей родословной, ибо у многих это вызывает раздражение. Стоило бы прислушаться.
— Да выпейте же, баронесса, выпейте, — настойчиво посоветовал рейхсфюрер, прерывая затянувшееся молчание. Проследил, как девушка осторожно, словно ступала на битое стекло, спустилась на пол, взяла бокал, и только тогда предложил: — А теперь объясните, наконец, о какой такой тренировке идет речь. Только сначала выпейте.
— Вы правы, рейхсфюрер, это немного напоминало учения на полигоне, как я себе их представляю, — неожиданно хихикнула баронесса. Само прикосновение к бокалу как-то сразу же придало ей дерзости. — При «лебенсборне» осело несколько эсэсманнов, оказавшихся здесь, как я уже говорила, после госпиталей. Формально они числятся у нас охранниками. Но в то же время в их обязанности входит обучать девушек из «особой группы» тому, как следует обольщать мужчин. Не трогая нас при этом.
— Обычно в роли учительниц-обольстительниц выступают женщины. Во всяком случае, так принято на Востоке.
— У нас их нет. Лебенсборянки все, как правило, совершенно неопытны в подобных делах, а воспитательницам запрещено вступать с нами в какие-либо особые отношения.
— Строгие нравы.
Баронесса довольно резво осушила свой бокал, зажевала его двумя конфетами и совершенно спокойно отнеслась к тому, что рейхсфюрер наполнил его вновь.
— У меня создается впечатление, что коменданту очень не хочется, чтобы из лебенсборянок мы превращались в обычных лесбиянок, — уже более откровенно рассмеялась Инга.
Гиммлер озадаченно ощупал свои скулы, словно ему только что съездили по физиономии.
— Унтерштурмфюрер, конечно, старался, как мог. Но у него это плохо получалось. Уж не знаю, как бы он выглядел, если бы все было по-настоящему, но учитель из него никудышный. Как и партнер.
Только сейчас Гиммлер по-настоящему осознал, что зря теряет время. В общем-то да: девушка, луна, бургундское вино... Но находиться-то в эти часы он должен в Берлине. Путч генералов подавлен, однако аресты все еще продолжаются. И далеко не все заговорщики выявлены. Хотя, кто знает* может, это и к лучшему, что в дни, когда арестовывают людей из ближайшего окружения Фромма и Кейтеля, упрятывают за решетку и казнят цвет германского генералитета, он находится здесь, вдали от неправедной инквизиторской суеты. По крайней мере, никто не сможет обвинить его в чрезмерном усердии и неоправданной жестокости, в которых всех, кто подавляет нынче заговор, рано или поздно конечно же обвинят.
Инга выпила вино и, все еще держа бокал в руке, потерлась коленкой о его колено. Затем довольно похотливо раздвинула ноги и неуклюже оседлала его колени.
«Если ее обучали именно так соблазнять офицеров СС, то далеко она в этой науке не продвинулась», — заметил про себя Генрих, что, однако, не помешало ему поставить свой и ее бокалы на стол и обнять девушку за бедра.
